Евгений Суворов - Соседи

— Так ведь подъехать к дому и стоять на глазах, это… все равно, что поторапливать! А я ради такого случая могу подождать. Думаю, управитесь, и поедем!

— Ну, спасибо, — поблагодарил Петр Иванович, пододвигая себе побольше соломы, так как сидеть было твердовато. — Что ж ты потник или старую телогрейку не подложишь, тебе каждый день ездить надо?

— Собираюсь, да все некогда! А вы, Петр Иванович, берите больше соломы. Берите! Мне не надо: я круглый, как мячик, сами видите!

— Что ты круглый, это я вижу, — добродушно рассмеялся Петр Иванович.

Почтальон громко несколько раз захохотал над собой. Петр Иванович тоже смеялся вместе с почтальоном, но только не громко, а так, за компанию.

Конек у почтальона резвый, без больших усилий взбежал на гору перед гаражом и фермой. Взяв подъем, Малыш продолжал весело бежать, кося по сторонам выпуклыми янтарными глазами. Длинная черная грива подпрыгивала в такт бегу, Малыш то высоко поднимал голову, то выгибал шею, успевал увидеть предметы, находившиеся по сторонам дороги, и которые он уже отлично знал. Слева от гаража и фермы проплыл конный двор, и Малыш задержал взгляд на нем подольше и даже приподнял уши, прислушиваясь. После длинных навозных куч начинался сосняк, и дорога километра полтора бежала у самых деревьев. Иногда Малышу казалось, что ось заденет концом о ствол сосны и больно дернет плечо, но дорога в самый нужный момент ускользала от дерева, и, как бы хорошо не правил почтальон, Малыш в таких местах предпочитал держаться самой крайней колеи и незаметно сбавлял бег. Это была новая дорога, а старая правее, по полю, во-о-он около того одинокого листвяка с двумя вершинами.

Когда кончился лес и исчез из виду листвяк, несколько минут ничего интересного не было, пока не началось огромное поле пшеницы и на самом краю поля завиднелся среди тонких высоких берез зерновой ток, состоящий из длинного-предлинного сарая и с двумя окнами избушки.

О зерновом токе у Малыша остались самые приятные воспоминания. Работы у него там никакой не было — стой себе на привязи и уплетай свежую отаву. Овса и пшеницы перед ним — целые горы, а работы только и было, что утром привезти людей на ток, а вечером увезти.

Были и другие приятные воспоминания, но сейчас Малыш, не забывая быстро бежать, прислушивался, двигая ушами, к новым ноткам в голосе почтальона, который о чем-то интересном говорил с очень высоким мужчиной с важным голосом. Этот мужчина Малышу понравился тем, что перед крутой горкой соскочил с ходка; и еще он понравился тем, что ни разу не понукал Малыша, а что-то сказал ему несколько раз подбадривающе и, может быть, смешное.

Лицо и фигура высокого мужчины знакомы Малышу, и он только не мог вспомнить, где и как они встречались, но это не так важно, главное, что сегодня почтальон более вежлив с Малышом — меньше покрикивает и не так сильно дергает удила. Хорошо сидят и разговаривают почтальон с высоким мужчиной, и хорошо бежать Малышу с гремящим ходком по знакомой дороге, где ему известны каждая извилина, каждый пенек и ямка!..

Почтальон совсем перестал дергать вожжами.

От острых ли запахов близкого жилья, от соломенной ли пыли, которой Малыш нанюхался за ночь на конном дворе, он с ожесточением фыркает, мотая головой, и убыстряет бег — дорога перед Муруем пошла под гору.

Петр Иванович садится глубже в ходок, крепче сжимает пальцы, до этого лишь слегка упиравшиеся в решетчатый верх ходка. Грохот и дрожь ходка не дают говорить, заглушают голоса, и Петр Иванович смолкает.

По бревенчатой стлани Малыш идет шагом. Стлань кончилась, и он берет подъем короткой рысью.

Почтальон натягивает вожжи перед домом с красным выцветшим флагом и с тополями под окнами. На углу дома висит огромный, во весь рост, портрет Мичурина. Великий ученый в длинном пальто и шляпе, с тростью в левой руке разглядывает новый сорт яблони: желто-красные, величиной с кулак яблоки усыпали ветви и сгибают их до самой земли. Преувеличение местного художника не огорчает Петра Ивановича: если еще и нет таких яблок, то скоро будут. Он просит почтальона взглянуть на Мичурина.

— Хороший портрет?

Почтальон смотрит на Мичурина ничего не выражающим взглядом. Каждый день он видит его, картина примелькалась, потускнела, и он не может воскресить первого впечатления, которое у него было в прошлом году, когда портрет, еще не тронутый дождями и снегом, впервые появился на углу колхозной конторы.

— Что, не нравится?

Петр Иванович не может представить, как это — Мичурин! — и вдруг не нравится.

— Хорошо нарисовано, — сдержанно произносит почтальон и чего-то недоговаривает: или не хочет сказать то, что он думает, или не хватает слов. Сосредоточенно взглянув еще раз на Мичурина в саду, наконец обиженно говорит: — Таких больших яблок не бывает. Фантазия.

Петр Иванович непременно бы поспорил с почтальоном, но сейчас нет времени, и они расходятся в разные стороны. Почтальон, привязав коня, зачем-то идет в сельсовет, а Петр Иванович — в контору. До автобуса сорок минут, казалось бы, уйма времени, но еще нужно увидеть участкового — младшего лейтенанта милиции Василия Емельяновича.

Василий Емельянович, в новенькой форме, без кителя и без фуражки, сидел у председателя колхоза. И тот и другой встретили Петра Ивановича радостными возгласами и первые — сначала председатель, а затем участковый — вышли из-за стола и поздоровались с Петром Ивановичем. Оставшись наедине с участковым, Петр Иванович рассказал, что две ночи кто-то ходит около его дома.

Василий Емельянович пообещал дежурить по ночам, пока Петр Иванович не вернется с конференции.

Коля и Володя поднялись до половины пологой горы, желтой от песка и глины, изрезанной после дождя частыми колеями.

Слева, из густого ельника, на таежный тракт выходила глубокая лесная дорога; ее последний изгиб перед трактом делился на несколько мелких тропинок и заканчивался длинной узкой канавой, заросшей сосняком и кустарником. При заходе в лес одна из тропинок огибала старую яму, в которой когда-то брали плитняк для каменок в банях. Яма с годами делалась мельче, но все еще была глубокой. На дне ямы даже в сильную жару вода не высыхала, и оттуда тянуло холодом и сыростью. Пологие края захватили кустарники, ближе к ржавой воде росла желтовато-красная реденькая трава.

В детстве ребята боялись глубокой и страшной ямы. Возвращаясь из леса с ягодами или грибами, они всегда около ямы прибавляли шагу… Теперь это были ушедшие навсегда страхи, и все же Володя и Коля незаметно следили друг за другом: каждый из них знал старую привычку подталкивать на краю ямы. Следя друг за другом, они не выдержали, рассмеялись и побежали от ямы, работая согнутыми локтями и оглядываясь, точь-в-точь как раньше, когда им было по пять, шесть, семь лет…