Юрий Либединский - Зарево

Даже подсчитывая, на сколько его обсчитал богатый казак, у которого он работал, Леонтий не повышал голоса; ясно было, ничего иного он и не ждал от богатых людей, от буржуев. О своей возлюбленной говорил он мало, скупо — она, оказывается, вернулась в Дивное раньше него. «Когда б имел златые горы и реки, полные вина», так, может, у нас по-другому бы все обернулось», — говорил Леонтий и так стискивал зубы, что желваки перекатывались на его скулах.

Много чего пережил Науруз с Леонтием. Приходилось им искать брода через широкую Кубань, изнемогая от жажды, проходить по солончакам. Довелось перенести и ураган, во время которого пропали четыре овцы. Все же они благополучно пригнали гурт в Ростов.

Науруз от Азиз-Али знал, что скот в Ростове надо сдать на кирпичниковские бойни, получить деньги и поездом вернуться в Краснорецк. Науруз с помощью Леонтия произвел полный расчет на бойнях и, не дав приказчикам украсть ни одной овцы, поразил их своей зоркостью и честностью. Приказчики зазвали их в трактир. Науруз угостил приказчиков, но сам, ссылаясь на закон Магомета, не пил. Приказчики, захмелев, советовали Наурузу поступить на бойни, манили прелестями легкой городской жизни. Науруза привлекала городская жизнь, ее бессонные ночные огни, бодрый и непрестанный каменный и железный гул, многолюдство и разнообразие человеческих лиц, сплетение людских голосов и музыки, раздававшейся то из дворов, то из открытых окон больших домов.

Но у Науруза под стелькой в сапоге лежала маленькая навощенная бумага, врученная ему Загоскиным для передачи слесарю Самарцеву, живущему на окраине Ростова, в Темернике, — и бумага эта его заботила. Нужно было вручить ее и тут же отправиться в Тифлис к Константину. Казалось бы, что стоило Наурузу выбросить эту бумажку, на которой неизвестно что написано, и остаться жить в Ростове? Но ему даже в голову не приходило это сделать.

Науруз проводил на вокзал Леонтия, торопившегося к себе в Дивное.

— Ну, может, встретимся когда, — при свете фонарей вглядываясь в лицо Науруза, сказал Леонтий. И вот исчез — один из многих хороших людей, каких ветром носит по широкому простору земли.

В этот же вечер Науруз пошел разыскивать на Темернике слесаря Самарцева. Когда детский голос окликнул его из-за калитки, он, как этому научил его Вася, сказал:

— Посылочку вам привез.

— От кого? — спросил детский голос.

— От дяди Володи, — ответил Науруз.

Калитка открылась, и девочка лет четырнадцати, с двумя черными косичками, провела его в дом. Науруз узнал Самарцева по описаниям Васи. Это был бритый старик в очках. Он молча взял навощенную бумагу и ушел с ней куда-то в глубь дома. Там зажегся свет, слышно было какое-то позвякивание. Девочка поставила перед Наурузом шипящую на сковородке яичницу и стакан молока. Когда старик вернулся, вытирая платком красные слезящиеся глаза, Науруз вскочил, как подобало при появлении старшего. Но тот сказал:

— Чего это вы вскочили, точно я унтер? Закусывайте, пожалуйста, с дороги.

Он присел, закурил папиросу и с удовольствием оглядывал Науруза.

— Да, — сказал он, — мы уж так и понимали, что, если из Краснорецка нет вестей, значит дела у вас неладные. Попался, значит, Стельмахов?..

На следующий день, за час до отхода товаро-пассажирского поезда Ростов — Баку, Науруз подошел к паровозу и стал его внимательно рассматривать. Минуты через три Науруза окликнул машинист:

— Что, князь, купить собираешься паровоз? Попробуй приценись, дешево отдам.

— Здравствуйте, Петр Федорович, — отчетливо ответил Науруз. — Вам тетя пирожки прислала.

— Вот те на! — сказал машинист. — Я думал, обыденный какой человек придет, а прислали черкеса. Ну, давай твои пирожки.

Науруз ушел и вернулся с двумя провожатыми, нагруженными тяжелыми мешками. Мешки были быстро приняты и спрятаны. А Науруз пошел назад от паровоза, показал кондуктору билет и устроился в вагоне у окна. Снова, но только в обратном порядке и с необычайной быстротой, замелькали мимо него те же степи, хутора и станицы, базары, проселочные дороги, вокзалы, города, красивые улицы и трущобы… и неисчислимые сотни тысяч людей — вся беспредельная, многомиллионная русская жизнь. В горах люди столетиями жили неподвижно, как камни, и правнук жил на том месте, где умер прадед. А здесь людей крутило, бросало, приносило, уносило. Люди появлялись и исчезали, точно их никогда и не было. Навеки сгинул ногаец Азиз-Али, зато появился Леонтий; сдружились, о многом переговорили, и вот ушел и он к себе в Дивное. Как-то будет у него с Нафисат — его приветочкой, что живет в доме Баташевых, в ауле Баташей?..

Тих и неслышен был в своей семье Исмаил, а когда умер старик — точно крыша дома провалилась.

Женившись в ранней молодости на безродной Хуреймат, он поссорился из-за этого со своими родными, ушел из старого Баташева поселка сюда, на склон горы, и поселился здесь.

Склон горы весь был загроможден валунами, и только в двух местах между камнями пробивались травы. Два года Исмаил и Хуреймат ворочали здесь камни. А на третий год у них стало два поля. Каждое это поле Хуреймат могла покрыть своим белым платком. Но когда Исмаил засеял ячменем свои поля и они празднично зазеленели, похоже было, что суровая гора, покрытая камнями, улыбнулась. Здесь же среди камней Исмаил и Хуреймат сложили свое словно вросшее в гору жилище. Семья прибывала, стены жилища раздвигались вширь, хлеба с каждым годом нужно было все больше. Исмаил бережно приносил на свои поля то чернозему из леса, то кучку навоза с дороги. Но зелененькие лоскуты полей от этого не становились больше. И тогда Исмаил снова лазил по склону горы, долго лазил — и нашел участок, где валуны расступались, давая место камням помельче. И хотя ни одной травинки не пробивалось здесь сквозь щели, Исмаил решил сам пробиваться к земле, — всю свою жизнь отдал он этому труду.

Десятилетие проходило за десятилетием. Подросли сыновья, потом внуки. В день, когда началось восстание на пастбищах, все Верхние Баташевы ушли в аул, только Исмаил остался один на своем поле — так все Верхние Баташевы, вслед за Исмаилом, называли каменную яму на склоне горы.

В последний день своей жизни Исмаилу удалось вывернуть последний камень и рукой дотронуться до студеной зернистой земли. Наверно, обрадованный тем, что труд всей его жизни увенчался успехом, он поторопился, не укрепил как следует рокового камня, сдвинулся камень и размозжил ему голову…

Теперь этот большой камень поставлен на могиле Исмаила, и на нем старательной рукой Сафара — одного из внуков Исмаила — высечены кирка, мотыга и кумган. Тысячелетия пройдут, имя Исмаила забудется, но все будут знать, что похоронен здесь человек, который честно трудился всю жизнь и, когда его томила жажда, пил горную родниковую воду.