Юрий Либединский - Зарево

— Гости на конях уехали. Я им коней продал, а ослов купил.

— Как же это ты государственным преступникам коней продаешь? — бешеным шепотом спросил подхорунжий, наступая на старика.

Но старик не отступал. Они сошлись нос к носу, дыша в лицо друг другу.

— Зачем преступник? Торговец, кишмиш в мешках в Краснорецк везут.

— А почему они у тебя встали?

— Хаджи-Даут по обе стороны гор человек известный, — гордо ответил старик. — Принял как гостей, угощал. Дождик пошел, и я им тогда сказал: «Ослы ваши забастовку делать будут, по грязи не пойдут, встанут». Я эту тварь хорошо знаю, было время, с целым караваном ходил. «Как быть? Научи, Хаджи-Даут!» — «Что ж, я научу: бери у меня коней, оставляй мне ослов». — «Э-э-э, дорого!» — «Чего — дорого? Двадцать пудов кишмиша везешь, накинь по две копейки лишних на фунт — всю разницу возьмешь». Потому что кишмиш везут в Краснорецк по железной дороге — считай, тут фрахт да перегрузка.

Кемал вернулся вместе с Батырбеком. Тот зевал и почесывался со сна.

— Здорово, ваше благородие! — сказал он приветливо.

Подхорунжий, знавший, что Батырбек зять старика, молча кивнул ему.

— Гостям рады хоть днем, хоть ночью… В кунацкую пожалуйте.

Подхорунжий сердито отмахнулся.

— Так, значит, нет их здесь? — переспросил он еще раз Кемала.

— Весь дом обошел, только вот он один, — кивнул Кемал на Батырбека, — да женка его… А купцы, говорят, были.

— Куда же они поехали, эти купцы?

Хаджи-Даут пробурчал что-то и взглянул на Батырбека. С момента как тот подошел, Хаджи-Даут вдруг смолк, весь как-то обмяк и присел на каменные ступеньки крыльца, на любимое свое место.

— В Краснорецк как будто, а? Или в Арабынь? — ответил Батырбек. — Верно, отец?

Хаджи-Даут покачал головой и ничего не ответил.

— Сумнительно ты все говоришь, — сказал в раздумье подхорунжий.

Батырбек развел руками.

— Не по обычаю у нас расспрашивать гостя. Гостю — спрашивать, хозяину — отвечать. А они все насчет Краснорецка и насчет Арабыни…

— А что спрашивали? — спросил подхорунжий.

— Спрашивали, куда дорога тверже, — с готовностью ответил Батырбек. — Ну, мы, понятно, сказали, что в Арабынь тверже.

— Сумнительно, — повторил подхорунжий. — А давно уехали?

— Солнце село, они тронулись, а, отец?

И снова Хаджи-Даут ничего не ответил Батырбеку.

— Что ж, есаул сказал, нагонять надо. Э-эх, на всю ночь… Оружие у них есть? — обратился подхорунжий к Батырбеку.

— Кинжалы видел, хорошие кинжалы.

— А пистолеты?

— Что не видал, то не видал. Может, в карманах и есть. Сейчас пистолеты изготовляют с детский кулак.

— Ну, пошли, — со вздохом сказал подхорунжий. — Так что ты, Хаджи-Даут, не обижайся — служба.

Старик ничего не ответил и протянул зятю ключ от калитки.

Батырбек запер калитку, прислушался к тому, как, удаляясь, затихали звуки подков, пока не слились с мерным шумом реки и шепотом дождя. Потом подошел к крыльцу, где по-прежнему неподвижно сидел старик, и сказал:

— Ну, теперь ловить их будут до желтых седин. Науруз все тропы знает, пойдут они по тому берегу реки, через Байрамуковы пастбища, заночуют у моего отца.

Хаджи-Даут прохрипел что-то, и Батырбеку показалось, что это было проклятие.

— Ты сердишься, отец? — спросил Батырбек, заглядывая старику в лицо.

— А что же? Или мне радоваться на твои дела? — угрюмо переспросил Хаджи-Даут. — Когда ты еще неженатый был и, мне ничего не сказав, прятал ворованных коней у меня в конюшне, я сердился на тебя? Нет, я не сердился, потому что сам молод был и знаю: это дело молодецкое… А если ты, не сказавши мне, будешь таких гостей ко мне водить…

— Постой, отец, — прервал его Батырбек. — Значит, я не могу сюда гостей своих водить?

Ему вспомнился сегодняшний разговор с Наурузом, и он вдруг понял, что Науруз все время разговаривал с ним как взрослый брат с младшим, резвым братишкой. И эта улыбка Науруза, когда Батырбек похвалился, что в доме тестя он может делать что хочет…

— Не будешь ты таких гостей ко мне водить, слышишь?! — угрожающе сказал Хаджи-Даут. — Не друзья они нашему дому, а враги… И если бы не дочь, я бы их отдал казакам.

— Гостей? — с негодованием переспросил Батырбек. — Моих гостей?

— Если к тебе в гости змея приползет, голову ей сотри, — сказал Хаджи-Даут ворчливо, но, видимо, успокаиваясь. — Поспать нужно до света, — сказал он, зевая и поднимаясь с места. — Ты запомни, что я тебе сказал! — И старик ушел.

— Я запомню! — пробормотал Батырбек. — На всю жизнь запомню… Видишь, как? Я гостей к себе звать не волен… А если моего брата Талиба из тюрьмы выпустят, что ж, я его тоже принять у себя не волен?

Батырбек выругался и сел на то место на крыльце, с которого встал Даут. Он чувствовал, что в эту минуту случилось что-то очень для него важное. «Недаром старые люди учат, что не место зятю в доме тестя, — подумал он. — Вот как соберемся с утра да уедем к отцу в аул Веселый, ты здесь и сиди один», — мысленно обратился он к тестю. Но тут же подумал, что угроза эта пустая, не станет Балажан жить в доме на положении младшей снохи.

Батырбеку показалось вдруг, что сквозь докучный шепот дождя и однообразно бурный гул реки донеслись звонкие удары подков по камню. Он прислушался и понял, что это обман слуха. Знал он, что за это время далеко уже успели уехать его сегодняшние гости, и все же прислушивался…

Вольной и таинственной показалась Батырбеку сейчас жизнь, которой жили Науруз и его друзья.

Второй Гребенской казачий полк, оставленный в прошлом году после усмирения восстания в Веселоречье «для выявления подозрительных элементов и для несения патрульной службы», был весной 1914 года передвинут вдруг в город Елисаветполь, где казаки, готовясь к высочайшему смотру, предстоящему летом, совершенствовались в джигитовке, а офицеры наслаждались местными винами высокого качества и оживляли своим присутствием балы и танцевальные вечера города хотя и губернского, но довольно глухого. Здесь по кавказской традиции любили военных и хорошо принимали их. Потому внезапный приказ о спешной погрузке двух сотен полка по вагонам офицеры встретили с неудовольствием, а казаки — с тревогой; подозревали, что снова их предназначают для несения карательной службы, которая год от году становилась все менее популярной у казачества. И худшие их предположения как будто подтверждались — их везли в сторону Баку…

Чем дальше на восток от Гянджи шел поезд, тем скуднее становилась растительность. Пологие холмы раскинулись по обе стороны дороги, земля играла всеми красками палитры, но не радовала глаз эта мертвая минеральная пестрота. Река Кура, долго сопровождавшая поезд, скользнула вдруг под грохочущий мост и унесла на юг свои собранные со всего Закавказья плодоносные воды. Началась настоящая пустыня: неподвижные волны желтого песка расстилались до самых предгорий, а по ним шли верблюды рядом с железной дорогой и огромной черной трубой, по которой из Баку в Батум струился керосин. А вот и Каспий — он встретил казаков рычанием своих огромных синих валов.