Петр Гагарин - За голубым Сибирским морем

Павел вздрогнул.

— Аня, ты… — и, не поворачивая головы, спросил: — Скоро у нас родится Валерик?

— Все фантазируешь. А если родится дочь?

— Если дочь? Тогда — Ружена, ой, нет — Наташа.

Грибанов пожал Любе руку и направился к выходу.

— К Голубенко не забудьте зайти, очень просил, — крикнула вдогонку Бондарева.

Павел приоткрыл дверь отдела писем, заглянул:

— Что у тебя, Николай? Только поживее, спешу.

— О, море зеленое, письмо есть. Да ты зайди сюда, что в дверях. — Голубенко порылся в папке, нашел письмо, развернул его. — Вот, понимаешь, резолюция хозяина «на расследование». А кому я посылать буду на это расследование? В Москву, в министерство, или самому начальнику рудника, которого обвиняют в консерватизме?

Голубенко развернул письмо.

— Это пишет начальник смены Бурканского рудника. Найди его и поговори. Вот его подпись: Стрекач Тарас Афанасьевич.

— Так это же — промышленность.

Голубенко засмеялся.

— Шмагин за это не обидится, не беспокойся. Раз уж туда едешь — разберись!

— Ну ладно, Никола, сделаю. Будь здоров.

…Уж в который раз поезд мчит Павла в командировку! А ведь прошло всего лишь три месяца… Вспомнилось, как ехал сюда, в далекое, неизведанное Забайкалье: Москва, Урал, Сибирь. Что греха таить: было и радостно, и тревожно.

Вагон приглушенно гудит, монотонно постукивают колеса. Добрая память рисует одну картину за другой.

…Павел сидит у окна вагона и смотрит на бурную, многоводную Ангару. Она то разливается по широкой долине, образуя заливы и рукава, то суживается, стиснутая горами, злится, хлещет о берега и стремительно катится к Енисею. Вот она, легенда о том, как молодая и сильная красавица Ангара не захотела жить с суровым Байкалом и, найдя неширокую долину между гор, убежала к молодому Енисею.

«Уже Ангара, Восточная Сибирь! — думает Грибанов. — А давно ли шагал по Москве?»

Павел отрывается от окна, смотрит на Аню. Спит. Поправляет ей подушку, гладит Анин высокий лоб. «Жена! Навсегда со мной. Сколько мечтал об этом!»

…В первый послевоенный год его послали учиться в Свердловскую партийную школу. В Челябинске сел в вагон, расположился и стал читать газету. Перед самым отходом поезда в купе вбежала девушка.

— И здесь все занято, — огорченно произнесла она и пошла дальше по вагону.

Но и там мест не оказалось. Тогда Павел подвинулся и пригласил ее сесть рядом.

В дороге они и познакомились. Она тоже ехала в Свердловск и тоже в партийную школу.

Она говорила сдержанно, пряча свой глаза. А он, наоборот, старался все время смотреть в них. Эти глаза поразили его: синие, большие, кроткие.

…И в общежитии жили по соседству, и политэкономию вместе учили, и в театры ходили.

Однажды вечером Павел поцеловал Аню. Она чуть вздрогнула, но не вырвалась, не рассердилась, только потупила взор. В этот вечер они ходили по городу дольше обычного. Моросил дождь, а они его не замечали.

Аня родилась в Белоруссии. Потом ее родители переехали в Магнитогорск. Там она и среднюю школу закончила. Затем училась в Ленинградском институте. Последнюю лекцию слушала в темном подвале уже осажденного города…

И вот они вместе. Поезд мчит их.

К соседнему окну бросились пассажиры:

— Байкал! Байкал!

Он появился совершенно неожиданно: горы расступились — и вот оно, настоящее море!

Берег становился все круче и круче. Огромные волны с яростью бросались на берег, но разбиваясь о камень, сползали назад… в озеро.

Павел перешел на правую сторону вагона. За окном — высокие горы. У подножия их выстроились сосны, лиственницы, выше — березки. Они как будто вперегонки лезли, карабкались на самые хребты, весело помахивали листьями, словно приветствовали проезжих.

…Павел снова взглянул на жену: хотелось показать «голубое сибирское море», но жаль было будить. «А впрочем, ладно, — решает он, — увидит еще, успеет, полдня по берегу будем ехать». Опять усаживается к столику, поближе к окну.

Сосенки и березки уже исчезли. Скала огромной стеной придвинулась к вагону. За окном — бешеная пляска камней. И вдруг — стемнело. Поднялся шум, грохот.

— Павлик! — испуганно крикнула Аня.

— Это тоннель, Аня, тоннель. Байкал. Ты посмотри.

Второй тоннель, третий, четвертый… Поезд врывался в подземелье, и тогда под гранитными сводами каждый звук усиливался в десять — сто раз. Все содрогалось и грохотало. В кромешной тьме пассажиры притихали.

Сосед Павла начинал чаще затягиваться. В отсветах огонька его папиросы было видно, как украдкой крестится старушка, сгорбившись в углу… Но это были мгновения.

Поезд снова вырывался из тьмы на свет, и сразу в вагоне наступало оживление.

…На следующее утро скорый поезд перевалил через вершину Яблонового хребта — и начался спуск. Паровоз, измученный на подъеме, теперь, спокойно попыхивая, легко покатился под уклон, сдерживая вагоны. Они покачивались на поворотах, скрежетали буферами. Но локомотив, подвластный только одному человеку, сидящему у правого окошечка будки, мчался быстро и величаво.

…В то раннее солнечное утро воздух был чист и прозрачен, каким бывает он, пожалуй, только в Забайкалье.

Павел вышел в тамбур, открыл дверь вагона. Холодный, прессованный воздух качнул его назад, но Павел ухватился за поручни, еще сильнее подался вперед…

Вот так же в сорок первом он стоял в двери вагона. Так же дул ветер. Павел так же смотрел на необозримые просторы родной земли. Но тогда он мчался на фронт.

А теперь? Строить, создавать.

Вдали показалась голубоватая дымка, окутавшая город. Паровоз, словно обрадовавшись, помчал еще быстрее, приветливо гудя: иду, иду-у!..

…Остановка на маленьком полустанке прервала воспоминания Павла.

Поезд приближался к Бурканску.

На вечере, посвященном открытию Дворца культуры горняков, первым выступил начальник Бурканского рудника Василий Михайлович Чекаленко.

Он к трибуне шел медленно, поглядывая на новенький пол, словно проверял, надежен ли. Положил руки на трибуну, но тут же отдернул их, посмотрел на ладони, не прилипла ли краска, снова оперся о трибуну, окинул взглядом переполненный зал.

Лицо его в морщинах, но еще не старческое, аккуратно выбритое, припудренное. Волосы уже совершенно белые, пострижены «бобриком». Очки круглые, большие, в тонкой серебряной оправе.

— Дорогие товарищи! — начал он. — Нас, то есть руководителей предприятия, немало критиковали за отсутствие надлежащего культурного очага. Критиковали и правильно делали.

Зал зааплодировал.

— Долго мы собирались строить, препятствовали некоторые хозяйственно-экономические факторы. Но мы учли критику. И вообще стараемся прислушиваться к голосу масс. — Павел подумал о письме и посмотрел на Чекаленко. А тот все поблескивал очками. — И вот мы празднуем. Разрешите наших дорогих строителей поздравить с большой производственной победой.