Петр Гагарин - За голубым Сибирским морем

— У нас есть отдельная квартира, но велика: три комнаты. Куда вам такую?

— Как раз, как раз хороша. Я беру домработницу. И три комнаты — очень кстати.

— Работать собираетесь?

— Н… нет. Да… Сразу трудно решить. Но такая квартира нам как раз, как раз.

В выходной день по улице города, не торопясь, катилась «Победа», за нею — трехтонный грузовик, переполненный домашней утварью.

Агриппина Львовна часто выскакивала из машины, осматривала имущество, покрикивая на рабочих: «Не возитесь там… Лак, лак побьете, не понимаете!..»

Так и двигались по центру города две автомашины, двигались медленно, словно похоронная процессия, хотя это было новоселье.

Статья Тараса Афанасьевича нашла широкий отклик среди читателей. В редакцию писали, звонили: одни высказывали согласие, другие возражали, у третьих возникали совсем новые вопросы.

Эта статья взволновала и начальника рудника Чекаленко. После телефонного разговора с редактором он был убежден, что все в порядке. Но вот опять.

Чекаленко сел в машину и помчался в обком.

Самодовольно вошел в кабинет Юрмакова и с ходу, еще не пожав руки, начал:

— Что же это, Петр Егорович? Мы уже начали завозить материалы, а тут… Это прожектерство.

— Садитесь, пожалуйста, товарищ Чекаленко.

— Да я сяду. Но вы понимаете, что получается. Он предлагает новое, не учитывая всех технико-экономических и климатических факторов. Наше месторождение имеет свои особенности.

— Вот последнее, товарищ Чекаленко, — сильнейший козырь Тараса Афанасьевича. — Юрмаков говорил тихо, спокойно, часто повторяя характерное «однако», как все местные жители, особенно буряты и эвенки, выговаривая это слово «однахо». — Это его сильнейший козырь, — повторил Юрмаков.

— Какой там козырь! Хочет прославиться, вот и пишет. Знаю я его, старого хохла.

— Товарищ Чекаленко! — узкие глаза Юрмакова блеснули. — Вы думаете, что говорите? Хохла.

— Ну это я попросту. Прошу прощенья.

— По существу, что у вас?

— Так вот, говорю, что нехорошо получается. Одни туда, другие сюда, — уже притихшим голосом продолжал Чекаленко.

— А вы хотели, чтобы каждое ваше слово — закон?

— Ну, зачем же так. Ведь этот вопрос… Приказ министра есть — строить шахту и все.

— Предложения в министерство кто подавал? Однако вы?

— Разумеется. Все-таки с нами считаются.

— Очень хорошо. Вы ориентировались только на шахту: все знакомо, все известно. А Стрекач…

— Извините, это не Стрекач, а сын его — молодо-зелено. Он на Магнитной работает, приезжал домой, подзадорил старика.

— Очень хорошо. Если доброе сказал — можно и сына отблагодарить. Однако, это предложение и ваш главный инженер поддерживает?

— Ну так… Увлекся новизной. Это же вчерашний студент. А я всю жизнь — на руде.

— Видите, как у вас: все ошибаются, только вы во всем правы. Я мыслитель, а мнение остальных — чепуха. Предложение рационализатора — в папку. Кто, мол, это еще умнее меня нашелся?

— Такого я не говорил, товарищ Юрмаков.

— Не говорил, но делал. Предложение Стрекача, однако, затерли. Об этом газета и сообщила. Факт. Чего же волноваться? Ошиблись — исправляйтесь, не понимаете — спросите у людей. Наш народ мудрый, он всему научит.

— Народ народом, а за производство отвечает руководитель. У нас единоначалие.

— Правильно, единоначалие. Однако советский руководитель — не феодальный властелин, что хочу, то и ворочу… Он опирается на общественные организации, на народ. Сила-то в коллективе, а не в собственном я, пусть даже если оно и крупное.

— Вот видите, Петр Егорович, я шел к вам за помощью, а вы… Газета подрывает авторитет, в обком придешь…

— Тоже требуют дисциплины.

— Вы не требуете, а… мораль читаете. Я, извините, не школьник!. Двадцать лет у руководства, а тут… В таких условиях невозможно работать.

— Не можете — подавайте заявление.

— Какое заявление?

— Что при нынешних требованиях рудником руководить не можете.

Чекаленко вдруг весь сжался, в его глазах отразились испуг и удивление. Он несколько мгновений молча смотрел на Юрмакова, потом совсем тихо, нерешительно сказал:

— Да… нет, я… я не в том смысле…

— А в том, что считал себя незаменимым? И напрасно. Не забывайте, в какое время живем. Страна залечивает раны, нанесенные войной. Каждый рубль дорог. Народ это понимает не хуже нас, потому и заботится. А вы… «незаменимый»!

— Я же не считаю себя таким, Петр Егорович. Что уж вы так… Все дело в том, что не могу единолично решать. Я, может, уж и согласен с предложением Тараса Афанасьевича, а другие? Вон поговорите с инженерами рудоуправления — они против. А ведь сами же говорите: сила в коллективе.

— Ах, вон что! С вашими специалистами поговорить? Что ж, однако, поговорим. — Он пододвинул к себе перекидной календарь, полистал его, подумал и поднял глаза. — Сделаем, поговорим, товарищ Чекаленко. О дне встречи потом сообщу.

Тарас Афанасьевич несмело входил в приемную начальника рудника. Расправы он, конечно, не боялся, — Стрекач был не из робкого десятка, — но все-таки волновался. Шел и обдумывал, как войдет, что скажет.

Но встреча оказалась совсем иной. Как только он вошел в приемную, дверь кабинета начальника неожиданно открылась и на пороге показался сам Чекаленко.

— О, старина, привет! Заходи. Еще немножко, и ты бы меня не застал, — он долго тряс ему руку. — Ну, как твое здоровье, Тарас Афанасьевич?

— Пока бог милует.

— Вот и отлично. Ты знаешь, зачем я тебя позвал? Вчера пересматривали твое предложение. Вот думаю поставить сюда. — Чекаленко торопливо вышел из-за стола, прошел в дальний угол и взмахнул руками, словно хотел обнять весь кабинет: — Вот сюда поставим большой ящик с землей, соорудим макет рудника: здесь — шахты, а здесь — карьер. Открытые забои, техника, подъездные пути… Пусть смотрят на твой проект.

— Значит, уже решено, Василь Михалыч?

— Да, да. Рассмотрели, идею одобрили, ну и… довели ее до министерства. Мы ведь не одни на свете, наша идея и на других рудниках пригодится.

— О ней уже знают.

— Ну, не все, не все. Страна-то велика. А доходы от предложения — миллионные. Сейчас даже и подсчитать трудно. Кстати, о премии. Вчера мудрили, мудрили: экономический-то эффект пока неизвестен. Как быть? Решили пока вот поощрительную премию тебе выдать, — он достал из стола заготовленную бумажку. — Вот держи, иди в кассу и получай.

— Спасибо вам, спасибо, Василь Михалыч.

Шел домой и рассуждал сам с собой: «Две тысячи рублей — сумма не малая, но ведь предложение… Поощрительная пока. Вот старуха обрадуется. Две тысячи…