Петр Гагарин - За голубым Сибирским морем

«А если сообщить прямо в обком, первому? — подумал Павел. — Тогда и Ряшков… Отпадет необходимость в статье? Ну и черт с ней. Нам ведь хлеб нужен, а не статьи».

Он зашел на почту и на синем бланке аккуратно вывел:

«Обком партии Богунцову Шеловугинской глубинке простаивают машины зпт вороха хлеба открытым небом тчк Прошу вмешаться Грибанов».

Перечитал телеграмму, еще подумал: «Не будет статьи, не будет и гонорара, вся командировка — впустую. А что бы сказали ребята? Голубенко? Шмагин? Одобрят. Володя? Этот посмеялся бы… Э, э…»

Он решительно шагнул к окну и сдал депешу.

Посыльный сельсовета на мотоцикле примчался в поле и вручил Богунцову телефонограмму.

У Богунцова был порядок, куда бы он ни уехал: на завод, в колхоз, на лесоучасток, — ему оперативно докладывали о всех особо важных делах, запросах, сообщениях. Со всех уголков области к нему как бы тянулись невидимые нити. Так делали командующие, генералы.

Секретарь обкома прочитал сообщение Грибанова, долго стоял молча, словно прислушивался к гудению молотилки. Потом от досады махнул рукой, прошептал: «Ах, черти, не понимают». Сунул телефонограмму в карман и заспешил к своей машине.

Из сельсовета он позвонил в Шеловугино. Секретаря райкома не нашли: был где-то в поле. На месте оказался председатель райисполкома.

— Да, да, слушаю вас, Семен Давидович!

— Вы дома?

— Знаете, тут… бумаги кое-какие в облисполком отправляем, подписать надо. Заскочил на минутку. А вообще-то в колхозах, там днюем и ночуем.

— Как с хлебом? Везут?

— Сейчас хорошо! Дороги подмерзли, машины идут.

— И простаивают у ворот склада.

— Гм… Тут у нас заминка. Людей не хватает.

— Людей? Сегодня же ночью вместе с райкомом подберите группу женщин. Между прочим, жены обкомовских работников — на элеваторе. Перелопачивают зерно. — Богунцов сделал небольшую паузу.

— Учтем, учтем, ясно, — послышалось из трубки.

— Так вот, подберите женщин, а утром их проводите на склад. Понятно? Они грамотные, смогут и пробу взять и зерно взвесить, — смогут. Ищете рабочую силу, а люди — под боком.

— Ясно, учтем. Семен Давидович, сделаем.

— Завтра в десять утра сообщите мне о принятых мерах.

…Утром около райисполкома Павел увидел толпу народа. Автомашины одна за другой, подпрыгивая на мерзлых кочках, уходили в сторону государственного зернового склада. Около машин, сердито покрикивая, суетился председатель райисполкома.

«Дошла телеграмма», — подумал Павел и довольно улыбнулся.

Аня лежала на койке, преисполненная новых, не известных ей ранее, материнских чувств. Ей хотелось с каждым, даже вот с этой курносой быстроногой сестрой, молоденькой девчушкой, говорить о своем счастье.

Она посмотрела на соседку, уже пожилую женщину, тоже родившую сына, и спросила:

— А правду говорят, что первый всех дороже?

— Первый? Гм… Пока он один — он самый дорогой. А родится еще — будет два самых дорогих. У меня вот восьмой и… не налюбуюсь. Пальцев много, а какой ни укуси, все одинаково больно.

— Это верно, — согласилась Аня. На ее лице то появлялась, то исчезала улыбка. «Все-таки обидно, что нет Павла… Пришел бы, принес записку… Папаша! Где-то в Шеловугино… В Шеловугино? А если… в Озерках, у этой? Нет, теперь не пойдет. Я верю тебе, Павлуша, верю. Надо верить!»

Аня услышала, как в форточке посвистывает ветер, повернулась, посмотрела на небо: с севера на юг плыли беспокойные облака, ветер рвал их, гнал куда-то, а они сопротивлялись. Однако ветер осиливал их. Небо постепенно очищалось. «Видимо, мороз будет», — решила Аня. Она натянула повыше одеяло, закрыла глаза и снова стала думать о сыне, о муже, о том, что вот теперь бы поговорить с Павлом обо всем, обо всем.

Странно устроена жизнь. Полюбят люди друг друга, станут супругами и живут да радуются. «Хорошая семья», — говорят соседи. Но ведь и те ссорятся. Из-за чего? Чаще всего из-за пустяков. Не так посмотрел, не то сказал.

Аня это хорошо знала.

…Он «Правду» любит читать с красным карандашом в руке. Доберется до статьи и давай подчеркивать строку за строкой. Пока она посуду моет, со стола убирает, он всю газету разрисует. А потом она возьмет, посмотрит и… отбросит: неприятно читать такую…

Она любила слушать радио, особенно оперы, симфонические концерты. Он же, придя домой, любил отдохнуть в тиши или садился за книгу. Ну, а комната — одна!

Иногда Аня забирала динамик на кухню и слушала Москву до полночи. Часто под звуки приглушенной музыки засыпала на кушетке. А потом сквозь сон слышала, как Павел на цыпочках подходил к ней, накрывал ее чем-нибудь теплым, нежно целовал в лоб и, выключив свет, уходил к своему столу…

«И все-таки хороший он у меня, — продолжала размышлять Аннушка. — Горячий, порывистый? Да. Но ведь… Камень, тот спокоен да холоден… Теперь он совсем родной, без него нет тепла в доме. Но в сердце моем он не один: в нем теперь и второй Грибанов. Басовитым голоском заявил о своем праве на жизнь. Вошел в сердце и потеснил отца. Дорогие вы мои мальчишки!»

Аня вздохнула, обвела глазами палату и снова предалась своим мечтам:

«Вот жди теперь, думай. Нет, милый, теперь мы будем иначе жить, иначе. Лучше уж поговорить, объяснить все…»

Ах, эти перекосы молодых сердец! Иногда происходят они и по важным причинам, а иногда просто из-за мелочей.

Впрочем, весь домашний быт состоит из сотен и тысяч мелочей. Они рождаются в жизни, их масса; возникают или рассеиваются, исчезают или увеличиваются, растут, подобно комочку снега, пущенному с горы.

Значит, и в личной жизни нельзя быть мелочным. Надо самим свою жизнь делать не колючей, а радостной. Этому надо учиться у старших и именно у тех, которые в пылкой любви, а потом уж в спокойной супружеской жизни прошли свой большой путь, поддерживая, согревая друг друга заботой, добрым словом и ласковым взглядом.

Когда грузовик остановился, из райисполкома выбежал еще один пассажир — молодая женщина, инспектор облфинотдела. Ее лица Павел как следует не рассмотрел: оно было закутано пуховой шалью.

Грибанов сердито бросил в кузов свою туго набитую полевую сумку и сам полез на горку из мешков.

— Не замерзнете, товарищ? — спросил шофер.

— Ничего, доеду.

— Мороз-то крепчает. Вот полушубок мой возьмите. Грязноват, правда, но теплый.

Тронулись.

Все эти дни, после ледяной купели, Павел грипповал. И сегодня болезнь не унималась. Шумело в голове, перед глазами все время плыли круги, и все тело обдавало то горячим паром, то колючим инеем. Болело горло.

Начало смеркаться. До Светенска было еще далеко. Шофер спешил. Мотор ревел на больших скоростях. Машину плавно покачивало на поворотах, подбрасывало на ухабах. Ветер свистел, пронизывая одежду. Павел перевернул два мешка, устроил укрытие, вроде окопного бруствера, сел спиной к нему. Дуть стало меньше, но холод все равно пробирал. Павел подумал: «Вот сейчас хотя бы малую частицу летней забайкальской жары, от которой асфальт в кюветы сползает…»