Лев Кассиль - Том 1. Кондуит и Швамбрания. Вратарь Республики

– А что, – сказал товарищ Морковников, – это действительно мысль! Молодец, Чебурашкин! Егоров, зачисли и пиши: «Зачислен на довольствие один агитмедведь, в скобках: один»… А ты, – сказал командир цыгану, – как тебя по фамилии?..

– Шевардин.

– Так вот, друг-товарищ Шевардин, шерсти и на Капельдудкине твоём хватит, а поэтому изволь бороду свою сократить. Что ты такой Жучкой ходишь?

– Не дам бороду! – сказал цыган, и глаза так и занялись у него.

– Что тебе борода? – сказал я цыгану. – Что ты, поп, что ли? Божье подобие соблюдаешь?

Цыган подумал, постоял, посмотрел на медведя, снял шарманку и барабан, потом опять навьючил их на себя, снова снял, сложил все на землю, сорвал вдруг шапку с головы, ударил её о землю, заплакал и сказал:

– Зови, чёртова башка, цирюльника, пусть режет цыганскую мою красоту! Эй, прощай, борода!.. Только пусть её мне на память отдадут…

Так и стал жить при нашем отряде стриженый цыган с медведем. Я раздобыл краски, мы заново отделали шарманку, замазали на ней принцессу и цветочки, намалевали красные флаги и вывели: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Только с музыкой мы ничего поделать не могли. Так и продолжала играть цыганова шарманка польку-кокетку, вальс «Дунайские волны», «Маруся отравилась» и другую музыку старого режима. Не было боевого духа в этой шарманке. Но иногда хорошо послушать и грустную песню вечерком.

Отличные песни знал цыган! А плясать он умел так задиристо, круто и ходко, что даже Чебурашкина нашего переплясал. Шевардин и Чебурашкин крепко подружились. Только на пляску они были соперниками, и ни один не хотел уступать. Когда они срывались в пляс, казалось, дым сейчас пойдёт от их рубах, загорятся сейчас плясуны. Жарко плясали Шевардин и Чебурашкин: один чисто хлещет, а другой, «супорот на пупорот», ещё пару поддаёт. Земля кругом дрожала, все ходуном ходило. У бойцов плечи дёргались да пятки чесались. И Капельдудка не отставал от них. Он вставал на дыбки и начинал топтаться. И вот идёт медведь по кругу вперевалку, а цыган так и чешет, так и чешет да приговаривает:

И после такого пляса нам казалось: дай любую позицию – голыми руками возьмём! Честное красноармейское…

С питанием мы кое-как наладили. Я выдавал Капельдудке паек, как ему определил командир; цыган тоже промышлял, доставал где-то махану, подкармливал своего Потапыча. Мы в то время были оттянуты на резерв, и особенно больших дел у нас не было. Но вскоре нас перебросили к Волге, на самые передовые позиции. И тут Капельдудка наш первый раз показал себя в деле.

Нам нужно было тогда перейти через замёрзшую Волгу по льду. А на том берегу белые укрепились. День выдался морозный. Над рекой плыла студёная мгла. Мы ползли по льду, и с нами полз, рядом с Шевардиным, косматый Капельдудка. Его взяли, чтобы веселее было.

Волга в тот год стала неровно. Льдина громоздилась на льдину. Хоронясь по-за льдинами, пробирались мы к тому берегу. И тут нас заметили. Застрочили из пулеметов. Со звоном осыпались срезанные верхушки торчавших льдинок. А потом с горки в нас шарахнули из батареи… Вокруг нас крошился лёд, вода дыбом вставала из полыньи. Бойцы падали в воду, течение хватало их за ноги и утаскивало под лёд. Но мы все ползли, и с нами полз Капельдудка.

Капельдудка не привык к артиллерии. Как только над нами или поблизости разрывался снаряд, он разом припадал ко льду, потом приподымал морду, с опаской осматривался, привставал и топал бегом вперёд. А на том месте, где он только что лежал, дымилась лужица. Такая уж у них медвежья натура. Но Капельдудка не был трусом. Нет! Когда передовая цепь доползла до намеченной линии, под самую кручу, где артиллерия нас не могла достать, и товарищ Морковников вскочил и закричал: «Ура! Пошла напрямик», – сейчас же Капельдудка разом вскочил на все четыре лапы, взбодрился и пошёл с нами в атаку.

Это было серьёзное дело, тяжёлый бой. Цыгану тогда легонько прострочило руку, а после боя мы увидели, что левое ухо Капельдудки кровоточит. Рассмотрели мы внимательно и нашли в ухе дырку. Видно, пулей стегануло.

С той поры Капельдудка наш привык к боевым действиям.

Но раз мы попали с ним в такую переделку, что только чудом каким-то вылезли целыми. Наш отряд занял у деревни Понурки большое имение графа Валабуева. Отряд наш выбил оттуда противника и пошёл его преследовать до леса, а я, как каптенармус, отстал немножко по хозяйственной части. Решил посмотреть, не осталось ли в имении какой провизии. Все сгодится в военное время! И со мной остались Чебурашкин да цыган Шевардин со своим Капельдудкой. Цыган тоже все для своего медведя пропитание искал. Таратайку свою мы оставили во дворе за углом.

Дом у графа Валабуева был просторный, форменный дворец, хотя и пострадал от солдатских постоев: паркетины были всюду выбиты.

Мы подымались по широкой лестнице, и вдруг наш Капельдудка сердито заурчал, вся шерсть ершом встала на нём. Он прижал уши.

Мы взглянули наверх. Там, на верхней площадке парадной лестницы, стоял набитый трухой медведь-чучело. Чучело держало в передних лапах поднос. Сюда, на поднос, бывшие графские гости клали свои визитные карточки. Положение было такое обычно: гости, так сказать, регистрировались, чтобы знать, кто такой пожаловал. И вот для этой надобности стоял на лестнице медвежий болван, чучело набитое.

– Эх, – сказал Чебурашкин Капельдудке, – как же ты, такой агитмедведь, а набитого дурака за своего признаешь?! Не видишь, что вдруг, что так, кто друг, кто враг.

И Капельдудка наш засмущался. Он отвернулся и протопал мимо чучела, как будто не замечая его. Мы прошли наверх и попали в большую приёмную комнату… И здесь тоже паркет был выщерблен: верно, паркетинами топили печурку, пристроенную у окна.

Только мы огляделись – под окном раздался топот, и мы увидели, что во двор въехала пятёрка конных, а за ними ещё трое. У всех были белые кокарды на папахах. Значит, попались!.. Верно, белый разъезд наскочил на нас. Что тут делать, куда бежать? Как говорится, слева берег, справа ерик, посредине буерак…

– Тикай, тикай, – сказал я Шевардину, – тикай скорее, цыган, бросай своего Капельдудку, спасай свою человеческую душу!

Но он стал весь синий, ударил себя обоими кулаками в грудь и говорит:

– Ни за что в жизни одного его не брошу!

Он подбежал к медведю, потащил его в угол, поднял на дыбки.

– Потап Потапыч, – сказал цыган, – замри… Цыц и замри!

И медведь встал на задние лапы в угол, а в передние цыган сунул ему поднос. И медведь стал как чучело.