Константин Паустовский - Том 6. Пьесы, очерки, статьи

Потом Кремль, пристани, плоты, пароходы, буксиры, изогнутое волнами стекло реки и зеленый пригородный поселок… Стаи гусей стояли на заросшей муравой улице и, подняв головы к небу, гоготали, разговаривая, должно быть, о том, куда летит самолет.

А в стороне по блестящей маслянистой автостраде шла на Москву колонна новых машин с Горьковского автозавода. Зеркальные отражения от смотровых стекол бежали непрерывной рябью по асфальту.

Улица со стаей гусей! Знакомая улица. И домишко с зеленой крышей – тоже родной и знакомый. В нем Басаргин родился и вырос. Из него он впервые ушел на Сормовскую верфь – работать вместе с отцом.

По Каме около устья тянулись вереницей такие длинные плоты, что нельзя было увидеть их конца: он терялся в тумане.

«Все это к нам, на великие стройки», – подумал Басаргин.

Чем ближе самолет подходил к местам строек – к Куйбышеву, Сталинграду и Дону, – тем яснее было видно с высоты движение пароходов, плотов, буксиров, самоходных барж, бесконечных запыленных товарных поездов и грузовых машин. Все они двигались в одном направлении – к югу. Туда, где во мгле позднего утра уже угадывалось кипение исполинских работ. Даже дым из труб паровозов ветер нес к югу. И туда же катились, всплескивая на плоты и как бы подгоняя их, волжские волны. И пыль из-под колес бесчисленных машин тоже неслась к югу.

Жигули открылись зелеными, кое-где тронутыми ржавчиной ковригами сглаженных гор.

На западе тонули в золотом свечении хлебов просторы черноземных полей.

Куйбышевское строительство раскинулось внизу, отобрав у Волги оба ее берега. Самолет будто парил над ним, потеряв скорость. Это ощущение возникло потому, что фронт работ был огромен, – Басаргин знал, что самолет шел над строительством с обычной быстротой.

Какие-то зеленоватые ленты лежали, извиваясь, на земле рядом с берегами Волги. Басаргин всмотрелся. Не лесные ли это полосы? И тут же Земляной подсунул ему записку: «Новые леса. Если их растянуть в одну линию шириной до трех километров, то они опояшут зеленой полосой экватор». Басаргин кивнул.

А вот он, старый знакомец, Сталинград! Средоточие титанических работ на Волге.

Сталинград проносился внизу белой картой величавых проспектов, прямоугольниками заводов, коврами пестрых цветов на месте недавних развалин.

Самолет подошел к Красноармейску и отвернул направо вдоль Волго-Донского канала.

Длинный и сухой ров, пересеченный узлами гидротехнических сооружений, с белой россыпью поселков по глинистым берегам и едва заметными впадинами будущих озер, уходил, слегка изгибаясь, от Волги в стекленеющую воздушную дымку на западе.

Только отсюда, с высоты, было видно, как удачно вписан канал в рельеф местности. Трасса канала обходила все трудности, созданные в этих местах природой, и с наибольшей выгодой использовала все естественные преимущества, в частности русла пересыхающих степных речек Сарпы и Червленой. Это привело к тому, что из ста одного километра своего протяжения канал по искусственному ложу проходил только пятьдесят шесть километров.

Самолет летел над каналом к западу. Солнце не било в глаза, и потому панорама земли представала особенно выпуклой и четкой до мельчайших подробностей, вплоть до теней от стрел экскаваторов.

Два горных хребта красной глины тянулись по сторонам выемки от горизонта до горизонта. Это были отвалы грунта со дна канала.

Отсюда, с большой высоты, строительство являло величественную картину. Оно было похоже на старинную, выгравированную на меди и покрашенную водяными красками карту. Присмотревшись, можно было различить земляные плотины, решетчатую арматуру будущих бетонных шлюзов и станций. Все это было сейчас то желтоватого, то серого цвета, как бы сохраняя основную раскраску степей – желтой степной травы, желтоватого неба и серых с желтыми подпалинами степных птиц.

Сотни дымков вспыхивали внизу. Ветер уносил их вдаль. Это была пыль от непрерывно сбрасываемой экскаваторами и скреперами земли.

Даже с высоты ощущался равномерный пульс работ. Все строительство трудилось, как единое, живое существо, выдыхая изо всех своих пор клубы дыма, пыли и пара. Степь затягивалась дымкой строительных работ и как бы переставала существовать сама по себе. Она была теперь только гигантской площадкой для деятельности людей.

Долина Дона являла собой странное зрелище. Она напоминала дно огромного высохшего озера, где только посередине протекал ручей. Это впечатление создалось оттого, что станицы были уже отодвинуты от реки вглубь, на берега будущего Донского моря, и между ними лежала широкая сухая впадина – приготовленное человеком морское дно.

Потом открылось цимлянское строительство. Исполинский кратер котлована был усеян живыми черными точками – людьми и машинами. Колючие звезды сварки резко вспыхивали в пыли. Портальные краны бежали по рельсам вдоль массива плотины. Зеленоватый цементный туман висел над мощным бетонным заводом.

Летчик убирал высоту. Стали отчетливо видны люди, дороги, даже дрожащие от ветра кусты акации.

Худощавый человек в куртке цвета песка достал in заднего кармана брюк записную книжку, перелистал ее, нашел чистую страницу и начал что-то записывать тонким, как соломинка, карандашом. Вагон качало, но человек писал, не отрываясь.

– Мама, – сказала в соседнем отделении девушка лет семнадцати, с подобранными на затылке темными косами. – А мама!

– Что тебе, Леля?

– Ты заметила? Он все время что-то записывает. Он, должно быть, писатель, мама.

– Нет! – громко сказал человек в куртке. – Я не писатель. Я работаю на Волго-Донском канале. И фамилия у меня совсем не писательская – Карпов.

– А что вы записываете? – спросила Леля и так улыбнулась, что даже солнце как будто померкло на желтых стенках вагона.

– Леля! – воскликнула пожилая женщина со смуглым лицом. – Что с тобой? Как тебе не совестно!

– А что же я такого сказала, мама! – удивилась девушка.

– Привычка, – ответил Карпов и заглянул в отделение к Леле. – Просто привычка записывать все, что я хочу запомнить. Всем советую этим заниматься, товарищи.

– Котельниково! – прокричала проводница. Она шла по вагону с веником и мокрой тряпкой в руках. – Стоянка пятнадцать минут!

Поезд начало заносить на стрелках. Желтая степь сразу оборвалась. Вместо нее пролетела за окнами избитая осколками бетонная стена. Промчались черепичные крыши и пыльные вершины акаций. Поезд проскакивал мимо горячих, блещущих маслом паровозов. Они стояли на запасных путях и швыряли к небу короткими рывками клубы плотного пара. Потом по сторонам поезда начали нестись, пощелкивая и грохоча, бесконечные платформы с крупной галькой.