Александр Доронин - Перепелка — птица полевая

«Света! Света!» — стала она кричать на весь кордон. Та будто сквозь землю провалилась. «С собакой возится!» — подумала Матрена Логиновна. Зашла во двор, где находилась собака — внучки и там нет. «Вай, что наделала!!!» — заголосила бабка. Сама бегает вокруг дома, ищет. Наконец-то догадалась зайти под навес, где муж рыл новый погреб.

Света спала в недокопанной яме. Инешке, руки-ноги целы, такое горе настало бы — зять живьем сожрет. Нехороший он — это Матрена Логиновна поняла еще во время свадьбы Ани. В первую ночь уже бушевал — посуду перебил. Кричал, что не так Аня вела себя с парнями — каждому улыбалась за столом…

И потом не изменил характер: приедет с дочерью из Саранска, слова не промолвит, словно немой. Однажды Матрена Логиновна не удержалась и за ужином спросила: «У тебя, Толя, есть язык? Все молчишь да молчишь». Тот вскинул рыжую голову и коротко бросил: «Язык теряют те, кто живет в лесу, а я среди людей хожу», — и отвернулся. После этого вот уже три года не приезжает. И дочь заступается за него. Недавно, недели три тому назад, приехала с незнакомым шофером, скинула в багажник два мешка картошки, и обратно в Саранск. Матрена Логиновна даже спросить не успела: что, как… «Потом, потом!» — отмахнулась Аня и уехала.

Расти детей!..

Окунувшись в грустные думы, хозяйка даже не заметила, как пришел муж.

— А ты почему так долго? Обещал скоро вернуться, а сам будто в воду канул, — начала она его упрекать. Увидела, что усталый, смягчилась. — Не заболел? Смотрю, лицо у тебя что-то бледное…

— Побледнеешь, когда пешком ходишь! Спасибо ему, — Федор Иванович кивнул на стоявшего у порога парня. — На лошади довез. — Помолчал немного, спросил: — Узнала?

— Узнала, а как же! Сын Киргизова. Проходи, Сема, проходи, будь гостем.

— Давно приехали? — махнув головой в сторону передней, спросил Федор Иванович.

— Давненько. Все тебя ждали. Вместе, говорит, сядем за стол.

— Ты, Матрена, поставь самовар. Сему чаем с медом угостим.

— Сначала поешьте. На голодный желудок и мед покажется горчицей. Утром завтрак почему забыл? Яйца сварила, мясо…

— Спешил. Даже ружье забыл. Только вышел к Пор-горе — навстречу, с теленка, волчица. С оторванным хвостом которая. Забыла, в прошлом году, когда за орехами ходили, из-под ног выпрыгнула?

— Дальше что? — спросил Витя, стоявший у двери.

— Что? Нарвал сухой травы, зажег — и давай на нее кричать. Побежала лешая к Бычьему оврагу. Там, видать, ее логово..

— Садитесь, мясо остынет, — пригласила хозяйка.

После проводов Семы Федор Иванович надел старую фуфайку, вышел курить на крыльцо.

После зимней спячки растущие вокруг кордона березы распустили почки. Голосили птицы, на поляне трава, с которой на днях сошел снег, уже совсем зазеленела.

«Новая весна пришла, а с нею и новые заботы, — подумал Федор Иванович. — А весна — всему начало…»

Что и говорить, время летит быстрой птицей. Но птица прилетает вновь, а прошедшее уже никогда не вернется. Недавно, будто вчера, Федор Иванович был молодым. Отец, бывало, все учил его, как сохранить лес. Он умер, сейчас не знает забот — свое сделал, а вот ему, его сыну, продолжать его дело.

Федору Ивановичу неожиданно вспомнилось то зимнее утро, когда они с отцом попали в пургу. Было это в первые дни апреля. Тогда они ходили показывать соседнему колхозу делянку, которая находилась у Бычьего оврага. Хорошо, что туда легко проехать: сели на трактор — и на месте. Возвращаться пришлось на лыжах. Тогда и собаку брали с собой. Зачем? День не обещал плохой погоды. А здесь неожиданно началась пурга и вскоре послышался вой волков. Хорошо, что стог сена был рядом. Запалили костер, отпугнули стаю.

…Оторвавшись от грустных мыслей, Федор Иванович выбросил недокуренную сигарету в извилистый ручеек, и та, крутясь-вертясь, вскоре исчезла.

«Вот так и жизнь куда-то пропадает», — подумал Пичинкин. Встал у вороха дров, достал топор.

Подошел Виктор и тихо произнес:

— Иди, отец, отдохни. Сам доколю.

Федор Иванович сел на бревно, размял между пальцами новую сигарету и обратился к сыну:

— Николай к кому приехал? К Захару Даниловичу?

— Ошибся, бери повыше. В министерство пришла жалоба, купил, говорят, наш директор машину. В самом деле, отец, откуда Потешкин столько денег взял? Зарплата, сам знаешь, с комариный нос…

— Ну-у, ты уж это зря… Двадцать лет директором комбината. Иногда и воробей в пыли пшено находит.

— Конечно, находит. Там, где раньше ворох был.

Федор Иванович снова прикурил, выпустил через нос дым и, будто от нечего делать, вновь произнес:

— На хвост Потешкина, сынок, нелегко сесть.

— Сначала ревизию надо провести. Жалобу, знамо, свои настрочили. В ней, говорят, обо всем написано: сколько бревен привез, кому и когда их продал.

— Какие бревна? — задвигались у старого Пичинкина брови.

— Десять дубков. На венец дома, слышал…

— Вот что, сынок, — неожиданно сменил разговор Федор Иванович. — Не суй нос куда не следует. Продал — его дело. У нас одна забота: охранять лес, растить новые деревья.

— Понял тебя, отец, понял… Они воруют, а мы с тобой по липовой бумаге лес отпускаем.

— Ты что, с ума сошел, такое болтаешь? — не удержался старший Пичинкин. — Ты не воровал? Не воровал! Тогда не мы виноваты…

Ревизора они заметили лишь тогда, когда тот сел около них и спросил, скоро ли высыхнут лесные дороги.

Виктор улыбнулся, а Федор Иванович сказал:

— Считай, в середине лета.

— Ваш комбинат когда выполняет план по заготовкам? — вновь обратился гость. — Зимой?

— Иногда и летом, — буркнул под нос Федор Иванович. — В нашем деле, Николай, как бишь по отчеству?

— Митрофанович.

— И летом, Митрофаныч, в лесу не сидят. Понятно, летом готовить лес — одни мучения. Смотришь иногда, как во время валки ломаются молодые деревца — в пот бросает. Заготовители ведь план гонят, за это им деньги платят… За лес они не радеют.

— Выходит, большое дело делают, так?

— А ты как думаешь? Шифоньеры и все прочее из чего сделаны? Из дерева. Стол, за которым ешь-пишешь, сам разумеешь, не каменный. А ведь это дерево, может быть, свалено в нашем лесу.

— А-а, вон в чём дело! — засмеялся гость, — тогда вали сколько хочешь, лишь бы люди не видели. — Николай что-то хотел добавит еще, но Виктор ему подмигнул, и тот замолчал.

Федор Иванович потушил сигарету и отправился во двор освободить с цепи собаку. Когда шел, нехорошо подумал о Викторе: «Смотри-ка, и этот «перья» распускает. Расти, расти таких, потом в душу наплюют, все переиначат».

Собаки на месте не было.

«Наверное, жена выпустила, — подумал Федор Иванович. — Всегда вот так: выпустит под вечер, пес потом шляется по всему лесу. Бестолковый, какой из него сторож! Вот у Киргизова Тарзан — тот настоящий друг!»