Борис Блинов - Порт

А Саша обрадовался, когда я пришел: «Мы с тобой быстро все пройдем, здесь большой сложности нет». И стал заниматься со мной как репетитор. Мало-помалу я пошел вперед, вначале со скрипом, а потом ничего, во вкус вошел и стал решать с удовольствием. Минута выпадает свободная — я сразу за стол, задачник открываю и в дорогу. Меня уже тянуть стало к интегралам, как к хорошей книге. С каким-нибудь движком вожусь, кручу болты и чувствую приятное что-то впереди. Остановишься: «Что же это такое?» — и вспомнишь: интеграл ждет нерешенный! Или поговоришь неприятно, настроение испорчено, никого видеть, слышать не хочется — быстрей в каюту, за стол сел — интеграл! От всех забот отдохновение.

Вечером сидел я вот так в каюте, красивый интеграл расписывал и все никак постоянные не мог отшелушить. Вдруг дверь хлестко распахнулась, ударившись о койку, и Толя влетел ко мне, как мяч с пенальти. Оглядел каюту шальными глазами и заорал:

— Где она?

Я снова над тетрадкой склонился, давая ему остыть, а Толя метался по каюте, выкрикивая ругательства, видимо принимая мое молчание за соучастие в каком-то сговоре.

— Молчишь! Тебя спрашивают, была она здесь?

Я смекнул, что молчание его только распаляет, и пояснил, что он давно школу кончил и, наверное, забыл, что местоимение употребляется вместо существительного, и если неизвестно, о ком речь, употреблять его бессмысленно.

— Видал я таких умников! — выкрикнул Толя, но уже тоном пониже, вроде сам не уверен, видал или нет.

— Сядь, успокойся и поведай, — предложил я.

Толя отхлебнул остывшего чая, упал в кресло и сказал, что сегодня, как договорились, занял на Ляльку хорошие места в кино — она божилась, что придет — а сама куда-то исчезла, и бедный Толя даже по вахте рыскает по всему судну и все не может ее отыскать.

— Всего делов-то, — удивился я.

Толя покряхтел, поохал, сказал пару нелестных эпитетов и продолжал.

Оказывается, связь у них длится уже два года. У него намерения самые серьезные и чувства тоже, чего нельзя, видимо, сказать про нее. Время от времени она от него отходит и тогда прибегает к таким вот неэтичным исчезновениям. Причины исчезновения ему известны, и Толя обычно предвидит направление. Но в этот раз, как ни старался, не может определить, кто же виноват, и, грешным делом, уже и меня подозревает, хотя шестое чувство говорит ему, что я не тот.

— Почему же ты к такому выводу пришел? — поинтересовался я.

— А потому, — говорит, — что я тебя раскусил, в тебе чувство товарищества глубоко сидит, и ты другу своему подлянку сделать не сможешь.

Тут мы немножко поспорили, как чувство товарищества понимать, потому что я предположил, что чувства могут существовать и помимо товарищества. Толя в поддержку себе привел слова известной песни: «третий должен уйти». Я же оказал, что с песней согласен, но вот кто третий в этой ситуации, стоит задуматься, мне кажется. Третьим как раз он может оказаться. Толя стал накаляться, но я, что-то сглотнув, объяснил, что пока ни на что не претендую.

— Я ведь, что ты думаешь, — гнул свою линию Толя, — я ведь всей душой к ней и сердцем, замуж предлагал сколько раз и сейчас настаиваю, хоть и вижу ее легкомыслие и все такое. А она ни да, ни нет. То испытательный срок назначит. То молод, говорит, — у нас год разницы — вот и жди год, когда сравняемся, она-то ведь не стареет. А то вообще пошлет подальше, покуролесит, а потом сама же и возвращается. Прости, говорит, совершила ошибку. У меня от ее ошибок последние волосы скоро вылезут.

Сколько раз давал себе слово, все, завязал, вырвал ее из души и сердца. Но ведь, шельма, так подъедет, всю душу разбередит, вывернет наизнанку. Меня же еще и каяться заставит, будто это я виноват, не удовлетворяю ее высоким запросам. Объясни ты мне, откуда такие бабы ядовитые берутся! Это же форменное отравление души и тела. Так жить невозможно. Сколько я из-за нее ехидных насмешек перенес, сколько клеток невосполнимых истратил — никто не сосчитает. Все же на людях, все глядят на нас и все видят. Я уж просил ее потише свои отходы совершать. А она что! Вначале все тихо, не углядишь, а потом будто угорелая, на все плевать, люди не люди, она гуляет, у нее чувства, остальное трын-трава.

Толя оглядел каюту шальным взглядом и перевел дыхание.

С Лялькой мы больше не общались. «Где это пропадает сестрица?» — подумал я. Я не испытывал перед Толей угрызений совести, скорее, понимание и сочувствие он вызывал. Пришлось, ох пришлось мне помытариться, пока до развода дело дошло. Ситуация Толина очень мою напомнила. Но что-то в Толином рассказе меня настораживало, не вязались где-то концы с концами. Знал я, что он баламут порядочный и любит сам себя доводить до такого накала, что уже и сам забывает, где у него правда, а где воображение. Возможно, и сейчас он накрутил лишнего для занимательности. И потому, хоть и вызывал он у меня сочувствие, какое-то недоверие к нему оставалось.

— Может, тебе с судна уйти, пароход поменять, — посоветовал я.

— Нет, что ты, — сразу ощетинился Толя. — Я без нее не могу. В ней вся моя жизнь.

— А как же… — И тут я вспомнил отход, свою затянувшуюся береговую вахту, и у меня аж голос перехватило от возмущения: — Ты что же, сволота, мне кудри вьешь! У тебя ведь жена и дочь.

Он глаза на меня вылупил и ко лбу приложился. Ты, говорит, Миша, перезанимался, сходи проветрись. Я, говорит, честный человек, и у меня не то что жены и дочери, даже незаконнорожденного сына нигде нет. А когда я ему напомнил, он стал клясться и божиться, что не за того меня принял, мало знал и настоящему другу никогда бы такую подлянку не сделал. А день тот ему был нужен, чтобы ехать с Лялькой на турбазу, потому что она тогда уже начинала финтить и отпускать ее одну было небезопасно. Теперь-то я знаю его ситуацию и могу его понять и простить, потому что с ними, с бабами, потеряешь последние остатки благородства и порой совершаешь поступки, за которые потом горько раскаиваешься и искренне себя казнишь.

Совсем он, холера, мне мозги запорошил. Я уже не знал, что думать, что сказать.

— Я, — говорю, — Толя, устал. У меня, — говорю, — Толя, интеграл не берется.

Он удивленно посмотрел на меня, покачал головой и произнес непонятно к чему: «Нехорошо».

Толя ушел. У Саши еще слышалась музыка, там раньше двух не расходились. Голова была тяжелая, чумная, ничего не соображал. Оставил интеграл, разделся и завалился в люлю. И только заснул — жена ко мне заявилась с каким-то отставным актером. Красивая была, голодная, изводила меня просьбами жить втроем, и я никак не мог их выставить. Потом телефон зазвонил, и я проснулся, нащупал впотьмах трубку и услышал голос вахтенного штурмана. Он меня извещал, что в каютах по правому борту не горит свет, и велел немедленно его сделать.