Георгий Лоншаков - Горшок черного проса

— Не сделаете вы этого… — вздохнул военнопленный.

— Жить-то хочешь? — спросил Макаров.

— А кто не хочет?

— Так как же насчет мировой революции?

Военнопленный потупился. Наступило молчание.

— Ну, что ж, иди, — сказал Найденов. — Ты, я вижу, из твердолобых. Иди, иди…

— Куда?

— По тропинке, куда же. Впрочем, куда пожелаешь.

— Не хотелось бы как зайцу, ваше благородие…

— Ну, тогда молись…

Найденов и Макаров почти одновременно достали наганы.

Бородач был бледен. Правая рука его по-прежнему висела как плеть. Левая судорожно застегивала пуговицы гимнастерки.

— Молись, говорю! — приказал Найденов.

— Да… за себя-то что уже… Разве вот за Советску власть…

Два выстрела прозвучали разом. Старый красноармеец, медленно повернувшись, рухнул на сухую прошлогоднюю траву, сквозь которую уже вовсю пробивалась молодая поросль.

Найденов отошел в сторону. Его тошнило.

— Вася, что с тобой? Ты что, первый день на войне? Никогда не стрелял?

— Так — первый раз, — сказал Найденов и пошел, не оглядываясь, в блиндаж.

Макаров с помощью вестового уложил его спать. Найденов долго ворочался, что-то бормотал, скрипел зубами, но в конце концов забылся, затих.

Утро началось с неприятностей. Артиллерия не подходила. Усилился приток раненых. С ранеными и связными поступали неутешительные вести. Первая и вторая бригады красных начали с двух сторон теснить полки. У них были артиллерия и кавалерийские части. Конница врубалась в цепи белых, и они не выдержали.

К обеду обстановка еще больше усложнилась. Теперь на берег возвращались не только раненые, но и толпы покинувших поле боя солдат. Напрасно офицеры старались навести порядок. Не помогали ни уговоры, ни расстрелы дезертиров. Красные, не оказывая сильного давления из глубины, теснили полки белых на флангах, наступая с двух сторон, вдоль западного берега. Командование красных понимало, что боязнь попасть в окружение заставит противника бросить позиции и отступать к переправе. Расчет оказался верным. К двум часам дня отступление солдат 15-го Омского и 16-го Ишимского полков, некогда славившихся своей стойкостью, превратилось в паническое бегство.

К четырем часам дня наступавшие с северного фланга передовые части красных вновь захватили Гоньбу. Открытым для отступления остался небольшой коридор в районе залива, но и к нему с юга неудержимо двигались красноармейские цепи. Земля на правом берегу дрожала от разрывов снарядов. Пули и осколки десятками косили обезумевших от страха белогвардейцев. Они бежали к берегу, давя друг друга. Перегруженные лодки переворачивались, тонули. Тонули и солдаты, решившие вплавь перебраться через Вятку.

Заговорили трехдюймовые пушки прибрежной батареи. Они наносили шрапнелью серьезный урон наступающим, но предотвратить катастрофу было свыше сил артиллеристов Макарова. С перекошенным от злости лицом, без фуражки, перепачканный в глине и копоти, перебегал капитан от орудия к орудию, громко отдавая команду:

— Огонь! Огонь! Огонь!

Потрясенный картинами панического бегства полков и страшной гибелью сотен людей, оглушенный грохотом, гулом, криками, стоял Найденов на позициях батареи. Стоял, словно во сне. Не могло это быть правдой, не могло! Все усилия, жертвы — все пошло прахом. Выходит, он был прав тогда, на том берегу, когда не хотел передавать ложный приказ. Но сознание собственной правоты не утешало, — наоборот, растравляло горечь, отчаяние, бешенство.

Над правым берегом стояли клубы дыма. Когда ветер разносил их, Найденов мог разглядеть красное полотнище над своей усадьбой. Красный флаг над Гоньбой! А ведь не далее как вчера он видел над своим домом другой флаг и думал, что вот и настал самый счастливый день в жизни.

Теперь все потеряно. Погибло, погибло без возврата! К родному дому Найденов испытывал сейчас такое же чувство, как к любимой женщине, побывавшей в руках врагов — поруганной, опозоренной…

— Макаров! — крикнул он и не услышал своего голоса в грохоте взрывов.

Но Макаров, стоящий возле орудий, обернулся. И Найденов, пошатываясь, пошел к нему.

…Да, он сам расстрелял, сжег Гоньбу. Собственными руками. С лица земли было снесено все: дом, постройки, даже церковь, на которой трепыхался красный флаг. Сильно пострадало и село. Интересно, отстроили усадьбу большевики? Какой стала теперь деревня? Ведь прошло столько лет!

Найденов погрел руки над огнем, повернулся к костру боком, потом спиной. Была глубокая ночь. Вокруг темнела молчаливая тайга. По-прежнему глухо шумела на перекатах река. По студеным горным струям двигались сейчас на нерест, пробиваясь через перекаты, заломы, водопады, стайки ленков и хариусов.

Спина согрелась. Теперь можно присесть на валежину, разуться, подставить к огню ноги.

…Бегство с берегов Вятки было неудержимым. Остатки полков уходили по раскисшим болотам. Красные преследовали их по пятам. Найденов отступал вместе с артиллеристами Макарова. Снаряды у них давно кончились, и капитан приказал батарейцам бросить пушки, утопив замки в болоте. Одна тягловая лошадь была убита, две достались офицерам, на остальных по очереди ехали солдаты. Не было с ним лишь вестового Акулова. Он умер от раны в живот.

По пути отступавшие уничтожали мосты, поджигали леса. Стычек с красными старались избегать, но однажды захватили в небольшой деревушке, куда наведались за провизией, пятерых разведчиков. Их выдал зажиточный крестьянин.

Озлобленные, тяжело пережившие разгром полков, распухшие от укусов комарья, батарейцы жестоко избили разведчиков и увели с собой в лес. Во время привала на краю болота начался допрос пленных. Не выдержав побоев, один завизжал, указывая на молодого, интеллигентного с виду парня в гимнастерке, но без знаков различия:

— Я все расскажу! Не бейте, я все расскажу… — лепетал предатель. — Вот это наш командир. А я из середняков, силой мобилизованный. Я все расскажу… Моя фамилия Шмаков.

— У, шайтан… — процедил другой пленный, очевидно, татарин. — Голова тебе долой надо…

— Это тебе надо долой голову! Ты недавно в партию вступил. Да еще этот вот коммунист, — взвизгнул Шмаков, снова показывая на интеллигентного красноармейца. — Он, ваши благородия, из бывших офицеров!

— Так, так, так…

Найденов и Макаров переглянулись.

— Фамилия? — спросил Найденов.

— Пусть этот гад скажет.

— А я хочу, чтобы ты сам.

— Извольте. Максимов Андрей Николаевич. Бывший прапорщик. Командир взвода. Все…

— Какой дивизии?

— Вы же знаете, кто вас преследует. Двадцать первая дивизия. Бригада — вторая. Что еще вам нужно?

— Как это так: русский офицер и вдруг предает Россию? Родину предает!

— Это еще не известно, кто предает — вы или я.