Сергей Лисицкий - Этажи села Починки

— А как же теперь с Шестерневой? — Романцов не понял, что значит — не в нем, а в ней.

— В том-то и дело, что когда ей, Евдокии, предложили там работу распреда на участке — она наотрез отказалась. Что я, говорит, буду тут у вас с бумажками бегать. Мне, говорит, у себя надоело с книжками возиться. О библиотеке она и думать не хочет. Я, говорит, лучше пойду снова на ферму дояркой, люблю и поработать и заработать — тоже.

— Вот те и на! — Романцов посмотрел на Наталью так, что трудно было разобрать: то ли он был доволен, то ли безразличен.

— Хорошо, — сказал он Илюхиной, — принимайся за работу. Зайди к Никитину, он все расскажет, покажет. Не забывай и нашего секретаря, вот он сидит, к нему обращайся за советом и помощью, а если надо — милости прошу ко мне.

Илюхина ушла, а Романцов с Самохиным еще долго обсуждали положение дела. Действительно, многие, особенно молодые сельчане, норовили при случае покинуть совхоз…

— Конечно же, — горячился Романцов, — мы еще не совсем много делаем для того, чтобы создать человеческие условия, но и не так-то мало. Ясли-сад построили, школу расширили, библиотеку переоборудовали, закупочную открыли. Дом культуры возвели, первые четыре дома строим, — загибал он пальцы, поглядывая на Петра Ильича.

Тот сидел молча, лишь в знак согласия слегка кивал головой.

— И не просто Дом культуры, — возбуждался Романцов, — дворец настоящий со зрительным залом почти на пятьсот мест, фойе и комнатами для всяких там кружков да студий… А условия для работы, а льготы для учебы?.. Стипендию совхозную ввели…

— Так, так, — соглашался Самохин, — только все это считай что ничего не сделано.

— Как так? — опешил Романцов, всматриваясь в широко раскрытые глаза секретаря. — Вгорячах он ничего не смог сказать, так и сидел с полуоткрытым ртом. Алексею Фомичу было бы не так обидно, если бы сказано было это в сердцах, сгоряча, а то — с улыбкой. Да, Самохин улыбался, но возражал директору вполне серьезно. По глазам видно.

— Выходит, все то, что я перечислил, не сделано?

Слабая улыбка на лице секретаря погасла.

— Этого я не хотел сказать и не скажу. Все, что вы перечислили, — сделано. Но этого ведь очень и очень мало.

— Что же ты предлагаешь?

— Я хочу лишь сказать, что причин привходящих, способствующих создавшемуся положению, гораздо больше сделанного нами. Вы не сердитесь, Алексей Фомич, — продолжал Самохин, — разговор у нас о деле таком трудном и серьезном, что и подступать к нему, кажется, боязно. Я, например, прекрасно понимаю, что тут одним махом убивахом не обойдешься. Верно ведь?

— Да, — отозвался Алексей Фомич.

— Но подступать надо! Не берусь, да это и действительно невозможно одним взмахом разрубить узел, но одну жилу этого узла, причем существенную, мы можем с вами подточить основательно. Конечно, узел этот имеется в виду в своих хотя бы масштабах. Вот она, жила, — он показал в окно, где кроме здания школы ничего не было видно.

Романцов непонимающе посмотрел на собеседника.

— Простите, Алексей Фомич, я не очень вразумительно выразился, но имел в виду именно школу, понятно — не здание само по себе, а школу как таковую. Все это хорошо: и то, что мы ее расширили, и то, что трактор Т-40 списали и школьникам отдали. Я ведь, признаться, первое время был не особенным сторонником этого. Директор школы убедил. А сейчас вижу: верно поступал тогда Виктор Михайлович, настоял-таки он на этом, и правильно сделал. Теперь неплохо поскорее бы им грузовик выделить. Пусть ребята приучаются к машине. В этом главное, как я понял.

А вот сколько раз просили нас и завуч, и сам Виктор Михайлович прийти к ним, побеседовать с ребятами о жизни вообще, о жизни села, о будущем. Сколько раз я вам напоминал об этом?! Нам — все некогда, все дела… Ведь это же и есть наша кузница кадров. Сегодня школьник-восьмиклассник, а завтра — наш рабочий, полевод или механизатор. Понятно, не всех мы можем сагитировать, да этого и не требуется. Пусть из десяти — два человека будет. Это уже здорово.

«А что, верно он толкует, — думал про себя Романцов, — сколько раз я обещал, а ни разу не сходил, не выбрался в школу к ребятам. Прав секретарь…»

После мучительных раздумий, душевных колебаний, Митрий все же больше склонялся к тому, чтобы подождать со своим отъездом в Петровск до осени. «Закончу уж год в совхозе. А то пойдут разговоры — вот, мол, какой — и сезона не отработал, ушел. Да и колодец можно соорудить за это время», — думал он.

Беспокоило лишь одно: что он будет отвечать Федору, который завтра будет в Починках и заявится за ответом. «Не впервой, — рассуждал он, — скажу, что осенью еду, твердо решил. Зачем торопиться? Поспешишь — людей насмешишь. Заодно посмотрю, как он сам приживется на этом самом карьере. А то, может, и он не придется ко двору. Всяко бывает…»

Казалось, в этот день все складывалось к тому, чтобы утвердить Митрия в его решении подождать до осени. Не успел он подойти к конторе, куда направлялся на наряд, — встретил соседа Буряка.

— Здорово, кум, — как-то радостно и не в меру громко басил тот, хотя никаким кумом никогда Митрию и не доводился, — случай-то какой. Отметить надобно…

— Что за случай?..

Буряк недовольно хмыкнул, презрительно, как показалось Митрию, посмотрел на него и вынул из кармана пачку трехрублевок.

— В отпуск иду, вот какой случай.

И словно горячей волной обдало сердце Митрия, какими же радостными и желанными стали вдруг для него эти слова соседа, простые слова: в отпуск иду… Он осознал вдруг, что и сам-то теперь ведь совхозский человек, что и ему полагается теперь отпуск. И он теперь может поехать туда, куда захочет. К дяде, например, в Белгород-Днестровский, на золотые пески, на лиманы… Хотя он об этом слышал и раньше, но как-то не задумывался. Почему-то именно при этой встрече, при виде возбужденного и радостного соседа ощутил эту же самую, в сущности своей такую земную и простую радость рабочего человека, которому после трудового года представляется случай на короткое время забыть обо всем, что всечасно его занимало, просто отвлечься, отдохнуть.

— Ну? — смотрел вопросительно на Митрия Буряк.

— А-а, была не была, — махнул рукой тот. — Кирпоносов будет, и ладно.

— Идем!

И они быстро зашагали к закусочной, открытой в Починках два года назад в каменном здании, что осталось от бывшей прицерковной сторожки.

— Катюше наше с кисточкой! — уверенно поприветствовал Буряк буфетчицу.

— Заявился, не запылился, — недовольно проворчала не по годам располневшая, румяная Катя, известная в Починках как самая опытная торговая работница, побывавшая и в сельмаге, и в продмаге, а теперь вот заправлявшая делами в закусочной.

— Два по сто пятьдесят и бутерброды, — потребовал Буряк.