Сергей Лисицкий - Этажи села Починки

— Ну, все, — Романцов устало поднялся из-за стола. — Завтра, как и договорились: я — во втором, ты — в третьем, а ты — в первом отделении. А теперь отдыхать…

Коротка весенняя ночь, а для Романцова она еще короче. Ни свет ни заря поднялся директор по старой армейской привычке. Еще никто, кажется, и не выходил из дому. Разве лишь доярки раньше директора поспешали на ферму. Да и тех он увидел, как шли гурьбой к речке-безымянке.

— Доброе утро, девчатоньки!

— Здравствуйте, Алексей Фомич!

Улыбаются молочницы. То ли заря на щеках играет, то ли так только кажется Фомичу. Особенно вон у той, Валентины Буряк, что бордовый платок по самые темные брови надвинула.

Прошел Романцов на совхозный двор. Посмотрел машины. Часть техники еще позавчера отправили на дальние поля, на боронование; на ближние пойдет сейчас своим ходом. Зашел в кабинет: очки вчера впопыхах забыл, оставил на столе. А без них директор что без рук.

В коридор вошел — стучит кто-то уже в соседнем большом зале. Заглянул — Самохин бланки листов-«молний» в трубку сворачивает.

— Здорово, парторг.

— А-а, не спится, — поздоровался Самохин. — «Молнии» сегодня по отделениям выпустим, — пояснил он.

— А зачем четыре?

— Так четвертая общесовхозная будет, чтоб итоги подвести, обобщить.

Романцов понимающе махнул рукой, опустил мохнатые брови: дескать, как это я сам не догадался.

Когда Алексей Фомич спустя несколько минут вышел, чтобы заскочить домой и, хотя бы не перекусить, то выпить чаю, — во дворе второго отделения уже было многолюдно. Слышались голоса механизаторов, смех, шутки. У трактора с навесом, где столпилось особенно много людей, — вдруг затарахтел мотор. Сизые клубы дыма вместе с хлопками кучно вырывались из трубы, таяли в утреннем воздухе.

Директор торопливо зашагал к дому. Вошел на кухню, наскоро выпил стакан крепкого чаю с пирогом. Он любил чай с пирогами. На предложение жены съесть яичницу или котлеты, сказал: некогда — и ушел со двора, за угол палисадника, где, как и было условлено, его ждал Пашка Лемехов.

— На второе отделение, — сказал Романцов, поздоровавшись, — а по пути завернем в зерносклад.

— Есть в отделение и по пути на склад. Натурально к конторке? — уточнил Лемехов.

— Можно и натурально, только к конторке обязательно, — улыбнулся в усы директор.

Узнав, что семенное зерно отпущено всем в нужном количестве, как и было намечено, он успокоился. Привык доверять, но и проверять. И это никогда не мешало. Наоборот, мало ли бывает и не от злого умысла.

— Отсюда брали? — спросил он девушку-лаборантку.

Та утвердительно кивнула головой.

— Ну-ка, доченька, дай пробу.

Романцов долго держал на ладони зерно, внимательно его рассматривал. То снимал очки и подносил ладонь к самым глазам, то — наоборот, надевал их и вытягивал перед собой руку.

Так и не знала девушка: остался ли доволен директор кондицией зерна или нет, а спросить почему-то постеснялась. Но, видимо, доволен, потому что хотя и не сказал ничего, но зато ссыпал с ладони зерно на чашу весов, а несколько штук бросил на язык, пожевал и произнес односложное — д-а-а. Но таким голосом, что как хочешь, так и понимай это да. И все же казалось ей, что сказано это одобрительно.

К тракторному стану Романцов подъехал как раз вовремя. Все были в сборе. Заправленные тракторы с сеялками, наполненными зерном, стояли на исходных позициях.

У Романцова был свой собственный обрядовый обычай проведения этого торжественного хлебопашеского акта — начала сева. Прямо тут же на стане устанавливался небольшой стол, покрытый широким полотенцем. К столу подходили поочередно агроном и его помощники, управляющие отделениями, главный инженер, механики, трактористы. Они докладывали о состоянии почвы, готовности техники и людей к севу.

Директор подавал знак рукой — и тут же открывалось полотенце, под которым на столе лежал большой круглый каравай хлеба, испеченный накануне бабкой Егорихой, единственной женщиной, которая не любила лавочный хлеб и выпекала его дома в русской печке. Тут же стояла огромная деревянная солонка с солью — хлеб-соль всем хлеборобам, начинающим сев. Каждый брал по краюхе, посыпал солью. Причем, перед тем как съесть, все поздравляли друг друга с полем.

Не раз Алексею Фомичу замечали, что поздравление это с полем позаимствовано им у охотников, которые при первой удаче так говорят, а случается, тут же и выпивают по чарке на крови. Но всякий раз, Романцов отвергал такие доводы. Он растолковывал, что охотникам нынче там, где посевы, делать нечего. Что их удел — леса и перелески с опушками да берега рек и озер — не более. А поздравление с полем по полному праву может принадлежать только сеятелю-хлеборобу.

Романцов взглянул на часы. Было четверть восьмого.

— Ну, в добрый час Никитич, — обратился он к управляющему, — начали!

Не любит директор в первые же минуты быть на глазах у сеяльщиков. Мало ли что бывает, когда идет отладка техники. Сами разберутся. Он был уверен, что без начальства дело всегда лучше спорится. И поэтому, надвинув на лоб фуражку, зашагал к вагончику на металлических колесах с широкими ободьями, где уже хлопотала у кухонного стола Матвеевна, подвижная женщина лет пятидесяти семи, кухарка, как по старой привычке ее величали.

— Как меню? — спросил Алексей Фомич, поздоровавшись.

Матвеевна вытерла передником руки, взяла тетрадный лист в косую линейку и подала его директору.

— Обед, — читал тот, — борщ с бараниной. Котлеты с макаронами. Молоко. Компот. Ужин: каша-сливуха. Творог. Чай…

— Мясо свежее?

— Вчера только забили.

Матвеевна открыла клеенку, под которой на больших подносах лежала баранина в целлофановых пакетах.

Директор проверил хлеб, попробовал на вкус творог, хранящийся тут же в больших эмалированных кастрюлях, — довольно прищурил глаз.

…Рабочий день был в полном разгаре, когда Наталья с нехитрым багажом газет, журналов и брошюр переезжала с полей третьего отделения во второе. Каурый меринок, запряженный в легкую линейку, шел не то чтобы резво, но и не лениво, а главное, шел ровно. Это успокаивало Наталью. Нилыч, старик конюх, так и объяснил ей, когда готовил в дорогу: «Ты, доченька, не бойся. Запрягу как и следует, а Цыган (так звали меринка) — он дело свое знает, все бригады и полевые станы прошел. Раньше на нем воду возили, так он всю дислокацию назубок изучил…»

Было около двенадцати часов. Солнце то припекало вовсю, то скрывалось на время за летучие кучевые облака, которые редко белели на сквозной синеве апрельского неба. Жаворонки неумолчно звенели в вышине над чернеющими, еще голыми пашнями. Легкий ветерок разносил над полями весеннее дыхание земли и разогретого воздуха, тепло было по-летнему. Но на душе у Натальи было почему-то неладно. «И надо же, — думала она, — послушалась Никитина с председателем сельсовета, не взяла книг…» Когда она посоветовалась насчет литературы, они в один голос заявили: «Кто их книги, читать будет, — некогда. Другое дело газету либо журнал во время перекура — это спросят…»