Сергей Лисицкий - Этажи села Починки

— Башка трещит после вчерашнего, — откровенно признался Федору Витька.

Лыков безразличным тоном, как бы между прочим, обронил:

— Башка не ноги, поболит — и перестанет.

Однако вынул из кармана серебряный рубль, ловко подбросил его и так же ловко поймал. Федор прекрасно знал, что у Витьки больше полтинника нет и никогда еще не было, потому и протянул ему именно рубль, верно рассчитывая, что тот возьмет портвейн за рубль тридцать семь, а на остальные горсть карамелей. И не ошибся.

Знал он и то, что тот будет разливать сам, и обязательно у него получится так, что хоть на полстакана, но ему, Витьке, перепадет все-таки больше. Такой уж он человек.

Об этом знали все в Починках. Если Витьке доводилось выпивать втроем, то он обязательно ухитрялся выпить полный стакан, а его партнеры соответственно каждый по две трети. Вчетвером — все равно он выпивал почти полный, а другие по половине — соответственно. И лишь, когда впятером — тут уж он снисходил до двух третей, а остальным меньше чем по половине.

Витька исходил из таких соображений: с одной стороны, собственная якобы занятость, а потому спешка, и опасность выпивок в неположенных местах — с другой. Особенно эффектно получалось, когда приходилось распивать на троих. Происходило это примерно так: Витька брал бутылку в руки, распечатывал ее и, оглядываясь по сторонам, говорил: «Скорее, а то как бы кто не пришел!.. — и тут же наливал товарищу далеко не полный стакан. — Скорее!» Тот, тоже озираясь, выпивал, а Витька тут же наливал другому, причем ровно столько, сколько и первому. (Практика в этом деле была безукоризненной.)

Себе тоже наливал быстро, но только уже полнехонький стакан, льющий почти через края, приговаривая: «Ох, ошибся малость…» — при этом его хитрые глазки, светились всегда довольством.

Было, правда, еще и так, когда он, перед тем как разлить, произносил: «Я — бегу, некогда, скорее!» — при этом наливая себе первому опять-таки полный стакан, залпом выпивая его, а оставшееся передавал товарищам. Но это был у него единственный вариант, отличный от первого, все, на что была способна его фантазия.

Вот и сейчас, когда они прямо из магазина вошли в закусочную, Культепов сказал:

— Скорее, пока никого нет.

Буфетчица Катя была не в счет. Витька с ней на дружеской ноге.

— Ох, руки дрожат, — пожаловался Культепов Федору, налив себе, как всегда, полный до краев стакан.

Федор даже внимания на это не обратил, его занимало другое.

— Слушай, давай-ка сходим на стройку поглядим, — предложил он опешившему Витьке.

— На какую стройку? — не понял Витька.

— Ну, где дома совхоз строит.

— Пошли, — охотно согласился тот, ему куда ни идти.

У строителей — перекур. Кроме четверых штукатуров, среди строителей были две починковские женщины и Андрей Пинчук, которого все величали почему-то не иначе как Андреяном, который был умелым плотником, печником и сапожником.

Федор с Культеповым подсели к нему. Закурили…

— И кого ж тут селить будем? — спросил Лыков как бы между прочим, подчеркивая этим самым «будем», что он тут не чужой.

Пинчук, затянувшись, добродушно посмотрел на Федора:

— Начальство, должно, поселится. Мне, к примеру, так и не к чему это. И в своей избе проживу за милую душу.

Культепов стал вслух перечислять.

— Значит, директор и главный агроном — раз. Три заведующих — два. Главный инженер и зоотехник — три. Ну, и допустим, парторг — четыре. Вот, как раз восемь квартир…

— У них и свои дома неплохие, — заметила одна из женщин.

— Тогда кого же селить?

Федор внимательно следил за разговором.

— Я, к примеру, так считаю, — размял и выбросил окурок Андреян, — ни к чему тут эти дома. А то хотят четырех- да пятиэтажные ставить… Ни к чему…

— Все равно перестроят наши Починки — и не узнаешь, — отозвался все тот же женский голос. — Вот уж при моей-то памяти сколько изменений.

— Да-а, — поддержал ее Андреян.

— Бывало, на нашей улице всегда трава какая зеленая была! Выйдем полотна стлать, на муравушку так и ложим. А теперь где та трава? Машинами выбили — одна пыль в три столба. Куда тут полотна стлать-белить.

— Верно, — согласилась с ней другая женщина, — зато хлеба сейчас чистые. Раньше, я даже помню, во ржи осот да овсюг, а еще раньше — отец рассказывал — и того хуже было. Зато теперь — красота. Не верится даже, что такие хлеба чистые-пречистые.

— А я вот считаю, — вступил в разговор Федор, — что соломенная крыша, например, хоть она, конечно, против железа и шифера не то, а все равно и свои преимущества имеет.

— Это какие же? — недоверчиво взглянул на собеседника Андреян.

— А такие хотя бы, что почти метровая толща ее не так пропускает ни холод, ни жару. Это — раз. Ее не надо, как железную, например, красить почти ежегодно — два. А потом, в случае нужды при бескормице снял ее с жердей — вот тебе и корм скотине.

— Ишь ты, — заметил Пинчук.

— Да и вид был краше. Идешь, бывало, по улице, а избы одна другой нарядней. Та стоит — открытая, вся на виду. А у другой крыша, что твоя прическа под скобку, на окна-глаза надвинута. Журавли у колодцев скрипят — переговариваются… И воробьям раздолье было в соломе-то. А сейчас что? Воробью бедному и тому негде приютиться, под карнизом холодным обитает…

— И дымок над каждой крышей столбом стоял, не колыхаясь, — стараясь угодить в тон Федору, добавил совсем некстати Витька.

Но Андреян как будто и не слушал Витьку, повернулся к Федору.

— Не возьму я в толк, что ты так расхваливаешь соломенные крыши да колодезные журавли, а сам в город подался, живешь под железом с газом и водой?..

— Так я просто… что я… — замялся Лыков.

— Что касаемо меня, то я только против этажей этих. В селе они, по-моему, ни к чему, — рассуждал Пинчук, — а в остальном — все надо: и то, и это, и другое, и третье.

Он посмотрел на часы.

— А насчет железной крыши, что жару и холод пропускает, не держит — вот что скажут накоси сена да и наложь на потолок или соломы той же — вот и выход…

— Ну, пора, перекур кончился, — сказал кто-то.

Андреян поднялся: пожалуй, пора…

— Ты не ворчи, старина, — примирительно сказал Витька, — на, лучше еще закури, — протянул он Пинчуку пачку дорогих сигарет.

Когда они ушли от строителей, Федор все порывался тут же пойти к Романцову. Пока Митрий не вернулся с поля, а я и дельце обделаю, думалось ему. Благо что центральная усадьба — вот она, нет и километра от Починок. А потом все-таки раздумал Федор. «Пойди к нему — сразу учует, что выпил. Знаю я эту старую лису», — вовремя одумался Лыков. И не пошел.

Не попал в тот день Федор и к Митрию. Не успели они с Витькой объявиться у сельмага, как их тут же встретили знакомые Федора, петровские дорожники, что вели трассу Петровск — Бутово.