Вадим Пеунов - Без права на помилование

— Понимаешь, Иван, я почувствовал себя каким-то... несовершеннолетним. Не знаем мы наших детей, приставляем к ним свои аршины. А они на целое поколение моложе нас, у них свои мерки, свой спрос — и с нас, и с себя... В ответ на все мои возмущения твой Санька отвечает: «Ну, просто какая-то эпидемия среди «предков», — все убеждены, что молодежь губит дело их жизни. Но у каждого поколения — свое дело всей жизни. У одних — борьба с разрухой, у других — целина, у третьих — освоение космоса... Или доверяйте нам до конца, или признайтесь сами себе, что вы нас ничему не научили, в таком случае вся ваша жизнь — пустышка». Вот так-то... Доверяйте! А доверять, в моем представлении, — это проверять и вовремя подсказывать. Но взрослые дети — сами с усами...

Письмо райотдела попало к академику Генералову.

Вызвал тот опального аспиранта и, держа двумя пальчиками за краешек письмо, отпечатанное на бланке, спросил:

— Уважаемый коллега, как мы с вами классифицируем эт-тот документ?

А молодой ученый Александр Орач отвечает:

— Викентий Титович, неужели вы ни разу ни с кем за свои убеждения не схлестнулись?

— Н-да... — пробормотал тот, пораженный неожиданно дерзким ответом своего ученика. — Но за нож я при этом не хватался. Я всегда верил, что самый сильный аргумент — знания, а самое острое оружие — слово.

— И я за нож не брался. Лишь перехватил его, поймав за лезвие.

Профессор Генералов глянул на перебинтованную руку аспиранта и хмыкнул:

— Н-да... — Затем доверительно спросил: — Выходит, драка была по делу?

— По делу.

— Не... из-за дамы сердца?

— Нет. Из-за судьбы человека.

— Не приемлю петушиных боев и схватки самцов из породы гомо сапиенс. Не сожалеешь?

— Нет!

— Выходит, по убеждению... Ну что ж... В любом случае, снявши голову, по волосам не плачут. А другая народная мудрость гласит: делу — время, потехе — час. Потешился добрый молодец, пора и за работу. На носу защита, оппоненты у нас с вами, кол-ле-га, весьма воинственные, а судьба байкальского разлома — дело крайне проблематичное.

Строкун сказал:

— Иван, ты с «Новоселом» умотался вконец, отдохни-ка, развейся слегка, тут есть, так сказать, курортное дело: выезд в родные места, сельская местность... Словом, обокрали Стретинский универмаг. Крупнейший в Волновском районе... При этом остались в непорочном состоянии не только двери и окна, но даже замки и бумажные пломбы на них.

Иван Иванович познакомился с делом.

Третьего июля, в субботу, директор универмага Вера Сергеевна Голубева, как обычно, заперла магазин, повесила контрольный замок с пломбой. На пост заступила сторожиха Матрена Ивановна Верходько. Утром, пятого июля, в понедельник, директор, дождавшись продавцов, открыла магазин. В отделах радиотоваров, обуви и шерстяных тканей полки оказались пусты, обокрали и подсобки этих отделов. Сторожиха утверждает, что всю ночь была на посту, никуда не отлучалась, а утром сдала «объект» в полном порядке: пломба на дверях целая. Директор подтвердила: на бумажной пломбе — ее роспись.

В деле имелись акты двух ревизий. Одну проводило КРУ (контрольно-ревизионное управление), организация весьма авторитетная. Она засвидетельствовала, что менее месяца тому назад, то есть 19 июня, была обнаружена недостача в одиннадцать тысяч рублей шестьдесят три копейки. Но через несколько дней выяснилось, что никакой недостачи нет, просто директриса-растеряха куда-то засудобила накладную на ковровые изделия (на сумму в 11 тысяч рублей 63 копейки). Вначале она взяла копию накладной на оптовой базе Галантерейторга. А во время ревизии, которая состоялась после того, как магазин обокрали, нашлась и квитанция — оригинал.

Эта же ревизия зафиксировала в универмаге недостачу в 91. 523 рубля 13 копеек (после кражи).

Версию о том, что работники универмага обокрали сами себя, Иван Иванович отверг сразу. Обычно делают недостачу, а потом пытаются ее скрыть, инсценируя ограбление. Здесь же все наоборот: магазин «пострадал» вскоре после самой тщательной ревизии, когда работники универмага еще не избавились от шока, вызванного якобы имевшей место недостачей в одиннадцать тысяч рублей. (Можно себе представить, как переживали невиновные и под каким психологическим прессом они находились почти три недели!)

И второе: если бы ограбление было инсценировано, то постановщики спектакля постарались бы оформить его более эффектно: высадить окна, двери, взломать замки. А в том варианте, в каком предстало дело, все выглядело обычной недостачей, а за такую отвечают работники магазина.

Вряд ли бы они умышленно ставили себя в столь сомнительное положение.

Перед тем, как выехать на место происшествия, Иван Иванович по доброй старой привычке зашел к Строкуну поделиться своими соображениями, в надежде, что тот подкинет какую-нибудь «идею».

Строкун сидел в нелепой позе: руки на столе — уронил на них голову, прикрыв лицо ладошками, словно бы рыдал. При появлении друга как-то тяжело, пьяно глянул на него, и устало откинулся в кресле, удрученный, осунувшийся, небритый. Иван Иванович вспомнил: «Шахтерские похороны!»

Строкуна трое суток не было в управлении. На одной из шахт, славной своими рабочими традициями, произошел внезапный выброс газа, который тут же и взорвался. Выброс — стихия, гибнут люди, это всегда навевает горькие думы о бренности нашего существования и о смысле жизни вообще.

— Садись, Иван, — предложил Строкун, кивнув на один из стульев, и легким движением руки пододвинул пачку сигарет. — Как в том анекдоте: один говорил: «Бросить курить — плевое дело, сам уже тридцать раз бросал...» За эти дни — в сутки по три-четыре пачки... Знала бы твоя Аннушка, — какую превосходную лекцию прочитала бы на тему: никотин, содержащийся в одной сигарете, убивает лошадь или пятнадцать кроликов... А я живу этим ядом. Двое суток на ногах...

Заместителю начальника областного управления внутренних дел по оперативной работе приходится заниматься не только грабежами, убийствами, растратами и махинациями, но и... похоронами. Где человеческая трагедия — там и милиционер. На свадьбы и крестины, на праздники в качестве почетного гостя милиционера приглашают редко. А вот если беда — кричат: «Караул!.. Помогите!..»

И он — ночь-заполночь — спешит, чтобы помочь. Но милиционер — не робот, и как бы ни закаляли его тяжкие происшествия, каждое из них оставляет на душе свою метку, свой шрам. Шрам к шраму, а поперек их — еще и еще шрамы. Это реакция самозащиты: организм приспосабливается. И все равно не может человек жить на одних отрицательных стрессах.

«Сдает Евгений...» — невольно подумалось Ивану Ивановичу. Под серыми глазами Строкуна — синие круги. В пышной шевелюре, уложенной природой в волнистую широкую укладку, серебра больше, чем черни. И плечи уж слишком покатые, нет в них привычного, годами армейской службы выправленного разворота.