Вадим Пеунов - Без права на помилование

Не удушил и не повесился. Как змея, которая жрет свой вылупок, своих детенышей, — отлучил от матери трехмесячного сына. И если бы не дед Филипп Авдеевич, что было бы с Санькой? Матрену Игнатьевну, которая жила в его доме на правах матери (старая коммунистка от фашистов укрывалась), собственноручно расстрелял возле школы. Ее и еще двадцать семь человек. А потом хотел и соседей: Ивана с его младшим братом Лехой... Из пулемета. Леха убежать не смог. Ивана спасла случайность: Феня, которая была на подводе, настегала лошадей, те помчались вскачь и... пулеметчик не сумел прицелиться.

Позже, когда Иван был уже на фронте, мать ему писала, что тачанку с полицейскими, а значит, и с Гришкой Ходаном, «растрощил» советский танк.

Феня нашлась месяца через три после освобождения Карпова Хутора. Люди привели. Дело уже шло к зиме, а она была все в том же жакете, в котором Гришка увез ее из дому шестого сентября. Несчастная мать бродила по полям и посадкам, искала исчезнувшего сына, звала его: «Адольфик, мальчик мой, иди, иди ко мне, твоей маме...»

Дело в том, что Ходан нарек своего сына, родившегося накануне освобождения Карпова Хутора от оккупации, Адольфом, мол, вырастет, люди возненавидят в нем прошлую войну (по ассоциации с именем Адольфа Гитлера), и обозлится мальчишка, и возьмется за нож или пистолет, горя жаждой мщения. (Так оно вначале все и шло... Но отогрели чуткое, начиненное незаслуженной обидой сердце мальчонки добрые люди).

Феня, у которой отобрали сына-первенца, от великой боли лишилась рассудка да так и умерла блаженной, промучившись семь лет.

Иван был убежден, что его обидчик Гришка Ходан погиб. Но судьба, видимо, распорядилась иначе. Видел Гришку Ходана один человек в пересыльной тюрьме. Глаза в глаза... И все-таки не верилось.

Но как мог Саня опознать Григория Ходана? Он же его ни разу в жизни, можно сказать, не видел. Фотографии тоже не сохранилось.

Тревога, зернышком упавшая в душу, вдруг созрела и ну ломать Ивана Ивановича. Саня был рядом, в лоджии на девятом этаже, а Ивана Ивановича охватило желание защитить его, прижать к груди, как тогда... Вбежал он в опустевшую хату Ходанов, в потемках стукнулся о кровать, на которой сипло попискивал мальчонок. Взял его на руки, прижал к груди, и такая жалость полоснула по сердцу шестнадцатилетнего паренька, что он заплакал... «Дитенка, кровиночку родную, — и то не пожалел!»

Саня плюхнулся в качалку; она жалобно заскрипела, словно обиделась на грубое обращение. Вцепившись в подлокотники, оплетенные лозой, Саня сжал тонкие нервные губы. Глаза его стали большими, будто остекленели: не моргнут, не мигнут...

— А я... в него не верил, — заговорил Саня, после долгой, тяжелой паузы. — Матвеевна меня постоянно пугала домовым... Я все допытывался, где он живет. Она сказала: «Под печкой». Как-то поздним вечером ее вызвали к соседке, у которой начались роды, я и полез под печку. От страха чуть не умер, а все-таки выгреб всякую рухлядь. Домового на месте не оказалось, и когда Матвеевна вернулась, я говорю ей: «Врешь ты мне про домового... Нету такого». Но отрицать начисто существование страшилища я тогда еще не смел и добавил: «В твоей хате». «Домовым под печкой» всю жизнь был для меня Григорий Ходан. Ни ты, ни Марина, ни мама Аннушка никогда о нем при мне не вспоминали. Но где-то он в моей жизни был. И вот — встретились.

— А ты... не фантазируешь? — осторожно поинтересовался Иван Иванович.

— Есть свидетель. — Саня коснулся левой части груди.

Иван Иванович в тот миг, казалось, почувствовал, как под ладонью сына бьется сердце, словно бы это его рука прикрывала Санину грудь.

Дичайший случай, которому даже по теории вероятности не должно бы быть места в жизни, свел Саню и Григория Ходана, отца и сына... убийцу и его жертву... Как это могло произойти?

Гришка Ходан никогда не был дураком... Понял, в свое время, что напрасно связал судьбу с теми, кто топтал Родину, надругался над близкими... Может быть, он сожалел о том, что отрекся от сына?..

Коротка жизнь человеческая, ох, до чего коротка! Может, тем она и мила? Явился ты на этот свет, мотыльком мелькнул — и нет тебя. Но мотылек не осознает своих связей с прошлым и будущим; произвел себе подобных и уступил им место, не познав при этом ни радости, ни горечи, не изведав чувства любви и страха. А человек — существо общественное, — природа научила его думать, и страдать.

Может быть, страдал и Гришка Ходан, ощущая свое вселенское одиночество. Мы уходим в мир иной, откуда никто не возвращается. Нет, мы не исчезаем бесследно, наша плоть, наши думы и деяния, даже боли и страдания остаются в наших детях.

А если ты отрекся от своих детей, от своего будущего, кто даст тебе утешение в старости? Кто проводит тебя в последний путь? Кто освежит память о тебе своими слезами?

Черная измена — величайшее наказание жизни. Можно изменить любимой, а потом прийти и покаяться... Женщины щедры и милостивы, они умеют и любят прощать, это у них от инстинкта материнства. Но если ты изменил жизни, посмел нарушить ее незыблемые законы, кем ты для нее стал? Чужаком, ненужным, вредным, и она в целях самозащиты, во имя своей вечности, уничтожает тебя. Кто ты для нее? Венец творения природы? Нет, всего лишь одна из разновидностей живых организмов: тип — хордовых, подтип — позвоночных, класс — млекопитающих, отряд приматов, семейство гоминид... Э-эх, Гришка, Гришка!..

Увидел. Узнал свою плоть и кровь. Да и как было не узнать густые, широченные брови, крутой бугристый лоб (свой лоб!). Глаза спелые, сочные — глаза твоей Фенюшки. Ты же любил ее, пусть дико, зло, но любил!

...И Гришка Ходан, увидев Саню, признав в нем сына, — подошел. Этого не стоило делать. В его заячьем положении такой поступок был чреват самыми тяжелыми последствиями. Но черт с ними, с последствиями: пусть ловят, как бешеную собаку, пусть судят, пусть расстреливают и вешают. Хоть привселюдно!

Он просто не мог не подойти — его вел зов крови.

Саня сидел в качалке и думал о чем-то своем. Ивану Ивановичу показалось, что сын не хочет продолжать разговора, и он решил на время сменить тему: пусть Саня поуспокоится...

— Вино-то с кем?..

— Со Славкой. Приехал в отпуск. Только не вино, а пиво.

Славка Сирко — самый близкий и, пожалуй, единственный друг Сани. Закадычный, со второго класса. Славка из породы бузотеристых, нахрапистых. Саня с ним — неразлейвода, если не считать случая, когда мальчишкой «посадил» друга на вилку, словно жареного карася. Они учились в третьем классе. И уж очень обидел тогда Славка — председательский сынок — приемыша участкового милиционера, растрезвонив его тайну: мол, тех, кому поставлен при школе памятник, расстрелял собственноручно родной отец Саньки — фашист и подлюка Григорий Ходан. И Санька на самом деле вовсе не Санька, а Адольф, как Гитлер. Теперь, по прошествии стольких лет, друзья, вспоминая тот случай, лишь улыбаются; кто из мальчишек в таком возрасте не дрался! А тогда... Славкин отец, председатель благодатненского колхоза «Путь к коммунизму» Петр Федорович, основательно выпорол своего сына: «за подлость».