Вадим Пеунов - Без права на помилование

Не выстрелил, позволил майору унести раненого участкового инспектора. Может, Папа Юля просто пожалел пулю на своего бывшего друга? Друг мой — враг мой... Но не мог Папа Юля не знать, что миром им уже не разойтись.

Подошла пожарная спецмашина, вызванная заранее и ожидавшая неподалеку. Сдала задом, толкнула забор, повалила его, вернее — выбила проход против глухой стены.

Раненого лейтенанта унесли.

Иван Иванович, стоя в сторонке, постучал рукояткой пистолета по ставне и крикнул:

— Кузьмаков! Не выписывай себе высшую меру! Дом и двор оцеплены — сдавайся!

Иван Иванович умышленно не вспоминал Гришку Ходана. Тому терять нечего. Если осталась в нем капелька мужества, он постарается одну из пуль приберечь для себя. Но как в таком случае он поступит с Кузьмаковым?

Уведет за собою на тот свет предпоследней пулей?

Нельзя позволить! Нельзя позволить совершиться еще одному преступлению!

После смерти Голубевой Иван Иванович не однажды с горечью думал, что если бы в свое время Дорошенко и Кузьмакова расстреляли (а он, не беря греха на душу, подписал бы такой приговор), то скольких обид и трагедий удалось бы избежать!

На предложение прекратить бессмысленное сопротивление раздалось два выстрела. Это был ответ Папы Юли и Кузьмакова.

Надо было принимать срочные меры. Во что бы то ни стало — взять живыми!

Пожарная машина встала напротив одного из окон и напором воды из пушки-монитора ударила по плотной ставне, сработанной из доски-полудюймовки. Вода, казалось, в бессильной ярости грызла неподатливое дерево. Но Иван Иванович как-то видел: горела нефтебаза и таким монитором буквально разрезали баки прежде, чем залить их специальной пеной-гасителем.

Шли мгновения, секунды. В полутора метрах от Ивана Ивановича острый напор воды пытался разбить ставню. Брызги летели в лицо и больно секли. Пришлось, юркнув под соседнее окно, уйти подальше.

Из-за ставни, видимо, стреляли по машине. Но выстрелов не было слышно — яростно ревела вода. Иван Иванович заметил, как пули оторвали от забора несколько щепок.

Исход схватки, в общем-то, был предрешен. Вода сорвала ставни с петель, а потом раздробила их.

В это время вторая пожарная машина подошла к проему. Кто-то из группы захвата всунул в него широкий гофрированный рукав-шланг, по которому мотор погнал пену.

Из дома продолжали стрелять.

Но монитор бил по закрытым ставням, не позволяя прицелиться.

Вдруг рукав вытолкнули из окна.

— Ротозеи! — услышал Иван Иванович голос Строкуна, который был где-то рядом с машинами — руководил операцией. Иван Иванович, забыв об опасности, подбежал к окну и, подхватив рукав, из которого лезла и быстро пучилась синевато-фиолетовая пена, вновь воткнул его жесткий конец в проем окна. На него хлюпнуло. В нос, в рот попала пена, забила дыхание.

«Ну и дрянь! Ну и гадость!» — выругался он.

Присел, прячась от возможных выстрелов, но продолжал держать рукав: «Если и попадет, то в кисть!»

Монитор бил хлесткой струей в провал окна, не позволяя приблизиться тем, кто был в доме. Пена выщипывала глаза. Рот был забит чем-то горьким и противным. У Ивана Ивановича было такое ощущение, словно пена лезет уже в легкие, в нос, в уши. От этого ощущения тошнило. Началась рвота. Мучительная, неотвратимая. Он выпустил из рук гофрированный рукав, схватился за грудь, за живот. Силы покидали его. Тогда Иван Иванович пополз прочь, к забору, не думая ни о чем.

Впрочем, из дома уже не стреляли. Видимо, Папа Юля и Кузьмаков тоже захлебнулись в пене.

Ивана Ивановича подхватили под руки, оттащили в сторону, стали отмывать.

Сколько минуло времени, пока он пришел в себя! Наконец отдышался, стянул рубашку и попросил, чтобы на него лили воду. Побольше. Ему бы сейчас в быструю реку или в Тихий океан и плыть, плыть против течения, смывая с себя эту синевато-фиолетовую дрянь. Уже, кажется, все, можно бы и прекратить водные процедуры, но поселился на донышке души (которая обитала где-то в районе пяток) испольный страх, что, как только перестанут его обливать, гадостное ощущение тошноты вернется.

Кузьмакова вывели во двор. Он был в наручниках. Иван Иванович невольно вспомнил кличку — «Суслик».

Увидев Ивана Ивановича, Кузьмаков узнал его и зло сказал:

— А Папа Юля амнистию себе объявил! Тю-тю — воркутю! — и попытался злорадно рассмеяться. Только сил у него на это уже не было.

Дом обыскали самым тщательным образом (может, Папа Юля забрался в какой-нибудь тайник?). Увы...

Поняв, что притворяться безумной уже ни к чему, старуха заговорила:

— Нету Юльки. Сказал: «Прогуляюсь», и от того часу его нету.

С какого именно «часу», она вспомнить не могла, — скорее всего, не хотела.

Только теперь Иван Иванович понял, почему, казалось, в безнадежной ситуации Кузьмаков отстреливался: он тянул время, позволяя Папе Юле уйти как можно дальше.

«Оборотень», — назвал Жора-Артист Папу Юлю. Иван Иванович тогда как-то не поверил в это. Нет неуловимых! Бывают ротозеи, которые упускают ловких и хитрых, вот, оказывается, есть и неуловимые... Усадьбу Скороходовой окружили часа четыре тому. Как же Папа Юля сумел уйти?

Иван Иванович был убежден:

— Недавно. Иначе Кузьмакову не было бы смысла отстреливаться, держать нас всех возле себя.

Работники горотдела остались продолжать обыск, а Иван Иванович и Строкун приступили к допросу Скороходовой и Кузьмакова. Надо было хотя бы ориентировочно узнать: когда ушел из дома Папа Юля и куда он мог податься?

По прошлому опыту Иван Иванович знал, что Кузьмаков — орешек жесткий, с ходу от него никаких сведений не получишь.

Далеко Папа Юля уйти не мог. Поэтому, по распоряжению Строкуна, направили наряды и патрулей по всем общественным местам, где может задержаться человек, не вызывая подозрений: кинотеатры, парки, рестораны, столовые, буфеты, больницы...

План поисков в подобных ситуациях известен, общие меры разрабатываются заранее.

Куда мог податься Папа Юля? В его распоряжении было часа три-четыре... Он мог полевыми стежками-дорожками уйти километров за десять и где-то за городом сесть на попутную машину или на поезд... Не обязательно пассажирский, — товарный тоже подходит. Или рабочий, из тех, которые останавливаются, как говорится, возле каждого столба.

Но, помня разговор с Дорошенко, Иван Иванович почему-то был убежден, что Папа Юля рисковать не станет, а переждет тревогу в самом Красноармейске.

Наладить ночное патрулирование!

Перекрыть вокзалы!

Через дворников, дружинников и общественность постараться выяснить, у кого сегодня ночуют гости.

Но как всю эту армию помощников снабдить портретом Папы Юли?