Юрий Нагибин - Река Гераклита

— Что я вам говорил? — шепнул Нексе художнику, когда в сопровождении почетного эскорта они двинулись к порту.

— Он принял вас за автора «Свинопаса».

— Какая разница? Автор «Свинопаса» тоже датский писатель. Видите, как ценят культуру в стране рабочих и крестьян?..

Гостиница «Люкс» (ныне «Центральная»), где разместились участники конгресса Коминтерна. Над входом — большой плакат — приветствие. В вестибюле мелькали черные, желтые, шоколадные лица; восточные халаты, индийские сари, арабские джелябии, — сюда съехались рабочие представители со всех сторон света. Озабоченный и чем-то взволнованный Нексе наткнулся на Гросса, делавшего набросок в альбоме с рослого живописного африканца.

— Вы еще здесь? А я, признаться, думал, что вы удрали. Почему вас не видно в Кремле?

— Я бываю там каждый день. Но вы красуетесь в президиуме, а я среди серой скотинки.

— Ну, как вам тут?..

— Любопытно наблюдать, как плебеи осваивают царские дворцы. Селедка и конская колбаса на старинном фарфоре. Матросня в креслах жакоб. Я кое-что набросал. Не угодно ли? — Гросс протянул Нексе альбом.

— Довольно-таки ядовито! — поморщился Нексе.

— Я — сатирик и не привык льстить окружающим.

— Портретные наброски мне больше по душе, — заметил Нексе, листая альбом. — В них острота и психологизм.

— Узнаете?.. Это Хо Ши Мин, он, кстати, еще и поэт… Это загадочный Куусинен, а это Луначарский, неутомимый культуртрегер.

— А знаете, Гросс, ваш карандаш иногда добрее вашего языка.

— Значит, мне пора сматываться. Моя сила — в разоблачении. Вернусь к моим ненаглядным капиталистам с их пудовыми челюстями и плотоядными глазками. А вообще, Нексе, я понял: революция хороша лишь издали.

— Что вас не устраивает?

— Все. Это же просто перемена ролей, как в «Восстании ангелов» Анатоля Франса. Верхние — вниз, нижние — наверх.

— Конечно! Пролетариат поднялся, власть имущие опустились на дно. Чего же вы еще ждали от революции?

— Чего-то другого. Цветов и музыки, карнавала. А здесь все время заседают. Меня считают сухим и желчным, а в глубине души я неизлечимый романтик. Хватит обо мне. Как ваши дела? Наглотались советской славы?

— Наглотался. Я еду к своим ребятам. На Волгу.

— Оставьте это, Нексе. Нельзя в пятьдесят быть таким восторженным простаком. Вы что, не знаете, какие здесь железные дороги? Мало вам путешествия из Мурманска в Петроград? Хотите окончательно отморозить ноги?

— В Самару поезда ходят по расписанию. Четыре дня, и я там.

— Четыре дня!.. Вас ограбят, разденут и скинут с поезда. Примут за шпиона и посадят в тюрьму, если не прикончат на месте. Не шутите с победившим пролетариатом, Нексе.

— У меня мандат, подписанный самим Уншлихтом! — Нексе с наивной гордостью извлек из кармана какую-то бумажку. — Видите? Тут сказано: всем организациям оказывать товарищу Нексе всемерную помощь.

— Кто такой Уншлихт?

— Заместитель председателя ГПУ!

— Ого! Похоже, что вы сами не прочь сотрудничать с этим ведомством.

— Это ведомство — щит революции.

— Вы неоценимый человек для диктатуры. Все — на веру, полный отказ от собственного мнения, предельно развитое стадное чувство. Поезжайте в Самару, Нексе. Может быть, там разобьют ваши розовые очки…

Медленно тащился сцепленный из разномастных вагонов пассажирский поезд. Тут и пульманы, и общие спальные вагоны, и дачные со скамейками для сидения, две-три теплушки с трубой на крыше. Паровоз, питаемый дровами, задышливо одолевал некрутые, подъемы среднерусской равнины. Густой белый паровозный дым столбом уходил в бледно-голубое небо. Стояли трескучие морозы. Птицы умирали на лету и камнем стукались о землю.

Нексе смотрел в заледенелое окошко купированного, но не отапливаемого, как и весь поезд, вагона, на белые сверкающие поля, темные перелески, на прекрасную и грозную зимнюю Россию. Он поднял воротник пальто, поглубже надвинул странную датскую шапку, руки спрятал в рукава. А кругом — бабы в толстых перепоясанных шубах, мужики в тулупах и валенках. Их добротный вид подчеркивал иноземную незащищенность Нексе.

Внезапно поезд, залязгав тормозами, стал.

— Ну вот!.. — вздохнул пассажир в шубе на волке. — Опять, что ль, дрова кончились?

Нексе вслед за другими вышел из вагона. Оказывается, поезд встал на разъезде. Кругом — снежное поле, мела поземка, воздух звенел от мороза. Нексе приплясывал в своих остроносых ботинках, пытаясь согреться. Возле него оказалась небольшая, ладная молодая женщина в шубке и пуховом платке. У нее были румяные от мороза щеки и серые доверчивые глаза, жалеючи сосредоточившиеся на отважно замерзающем пассажире. Тот заметил ее взгляд и храбро улыбнулся.

— Кто же вы такой есть? — удивленно-жалостливо спросила женщина. — Смотрю и понять не могу, как вы в таком виде ехать решились?

Нексе развел руками.

— Иностранец! — догадалась женщина и неуверенно спросила — Deutsche?

Образованный Нексе ответил по-немецки, старательно выговаривая слова:

— Датчанин. Еду в Самару.

— Ох, горе мое! — всплеснула руками женщина и решительно: — Пошли к нам в теплушку. Вещи-то ваши где? — (Женщина мешала немецкие слова с русскими, но выручали жесты и выразительная интонация).

Нексе отлично ее понял. Он кинулся к своему вагону и вскоре вернулся с рюкзаком, наплечной сумкой и довольно большим мешком.

— Что тут у вас? — сразу насторожилась женщина.

— Варежки, шапочки. Шестьдесят пять пар, — гордо пояснил Нексе.

— Это для чего же так много? — нахмурилась она.

— Для детского дома… Я… как это?.. Шеф… шеф детского дома. — И, поняв, что женщина заподозрила нехорошее, а это естественно в нынешнее трудное время, Нексе достал из кармана свой спасительный мандат.

— Вон что!.. — уважительно сказала женщина. — А я вас не читала и даже не слышала. Теперь обязательно прочту. Ну, пошли…

Она привела его к теплушке и помогла забраться внутрь. Вокруг нещадно дымящей печурки расположились разные люди, преимущественно демобилизованные по ранению красноармейцы.

Появление Нексе не вызвало восторга.

— Ты кого сюда привела?.. Мешочника, что ли?..

— Нет. Товарищ из Дании. В Самару едет, в подшефный детский дом. Ребятам теплые вещи везет, а сам чуть не замерз до смерти.

— Неужто он для того в Россию притащился?

— Он писатель. У себя знаменитый. И детский дом его именем назван.

— Ну, мы в писателях не разбираемся. А мужик, видать, правильный. Пущай живет тут у нас… — разрешил за всех бородатый воин-костыльник.

И Нексе остался жить в теплушке. Женщина велела ему разуться и надеть носки толстой домашней вязки. Он тщетно отказывался.

— Всем велено вам помощь оказывать, — смеясь, говорила женщина. — Вот мы и выполняем указание товарища Уншлихта.