Юрий Нагибин - Река Гераклита

— Музыки! — завопил Шаляпин. — Музыки хочу. И щей! Я не могу больше слышать о «фордзонах», карбюраторах, покосах, удоях к птичьем гуано. Молчи и жми на… карбюратор! — закончил с громовым смехом.

И Рахманинов скупо усмехнулся, хотя был несколько задет: он не любил насмешек над своим хозяйством, относясь к нему с полной серьезностью. Он прибавил скорость, наслаждаясь бегом машины, своим ловким уверенным вождением, и снисходительно прислушивался к «трепотне» Федора.

— Подумать только — и этот человек когда-то сочинял музыку, играл на фортеплясах к даже дирижировал оркестром в саду «Аквариум». А кем стал? Фордзон несчастный!..

— Смейся, смейся!.. А лопнет твой банк, вот тогда ты посмеешься. А мое все здесь и всегда будет…

— Постой! — побледнел Шаляпин. — Ты действительно что-нибудь слышал?.. Но ведь «Московско-Лондонский»…

— Успокойся. Пока тебе ничего не грозит — до следующей войны или финансового кризиса.

— Расстроил ты меня. Может, правда начать скупать землю?..

Рахманинов прятал довольную улыбку.

Вскоре они въехали в усадьбу, так же преобразованную заботами Рахманинова. Дом отремонтирован, на флигелях перестланы крыши, вдоль аллей разбиты новые цветники, клумбы…

Обед был долгий, изобильный, истинно русский, каким и полагалось потчевать такого любителя национальной кухни, как Шаляпин. Кроме семьи Рахманиновых и знатного гостя с тоненькой женой Иоллой, тут присутствовала чета Крейцеров — любителей музыки, профессор Морозов и еще несколько самых близких друзей дома.

— Всё у вас — вкуснотища, но щей таких не едал и Манилов. Вот уж поистине «от чистого сердца», — заметил Шаляпин.

— Так и есть: щи готовила Марина, — с улыбкой сказала Наталия Александровна, — она домоправительница, но к щам не пустит никого.

— Потому что их любит Сережа, — ревниво заметила Софья Александровна. — Закажи Сережа отбивные из крокодила, Марина и тут окажется величайшей специалисткой.

— Да это какая-то чудо-девка! — воскликнул Шаляпин. — Весь день только о ней и слышу!

— Она наша любимица. Но, увы, из девического возраста давно вышла. А судьбу не устроила. Не хочет нас бросать.

— А как поет! — заметил Морозов.

— Тут вообще песельный народ, — сказала Наталия Александровна.

— Вы слышали «Судьбу» в исполнении Федора Ивановича? — обратился Рахманинов к молчаливым Крейцерам.

— Увы, нет!

— Споем, — щедро пообещал Шаляпин. — Бог даст, с большим успехом, чем у Толстого.

— А что было у Толстого?

— Провал. Полный провал. Лев Николаевич был не в духе и сказал со слезами на глазах, что романс — дрянь, вся современная музыка — дрянь, потом вспомнил о Бетховене и сказал, что он тоже никуда не годится.

— Видимо, что-то случилось тогда с Львом Николаевичем!., огорченно воскликнул Крейцер.

— Да, — хладнокровно подтвердил Рахманинов. — Чехов сразу поставил диагноз: несварение желудка.

— Пошли петь, — предложил Шаляпин.

Гости перешли в зальце, где стоял концертный рояль.

Людскую охватило волнение — и сюда доносился шаляпинский голос:

Вся дворня устремилась к гостиной: кто к окнам, кто посмелее — на порог.

Тень великого старца не помешала присутствующим отдать должное романсу. И, придя в отменное настроение, Шаляпин сказал своему великому аккомпаниатору:

— Давай мою любимую — Полонского. «Давно ль, мой друг»…

И сытый, веселый, довольный жизнью человек с испепеляющей мукой спел один из самых грустных и пронзительных романсов Рахманинова. Впечатление было настолько сильное, что несколько мгновений царила тишина, а затем женский голос произнес: «Господи, как в раю побывали!»

Шаляпин обернулся, взгляд пробежал по лицам столпившихся людей, и он уверенно произнес, обращаясь к крупной, осанистой женщине с серыми, в проголубь глазами:

— Марина, идите сюда.

Та будто и не удивилась: спокойно, с достоинством подошла своим сильным и легким шагом и стала возле Шаляпина, пряча улыбку.

— Есть женщины в русских селеньях! — вздохнул Федор Иванович. — Марина, споем вместе.

— С вами, Федор Иванович?..

— Марина частушки знает. Местные, — сказала Наталия Александровна. — Правда, иные несколько вольного содержания.

— Но мы вроде совершеннолетние?..

— Кроме наших девочек.

— Я их и так знаю, а Танька глупая — не поймет, — поспешила заверить Ирина, старшая из дочерей Рахманиновых.

— Спасибо за сообщение! — сказала мать. — Марш в постель!

— Стыдно петь такую чушь, Федор Иванович, — скулы Марины порозовели.

— Взрослым людям такая чушь, что детям сказки.

И Марина не стала ломаться.

— Э-эх!.. — взревел Шаляпин.

— Очень образно! Откуда вы их знаете? — спросил Шаляпин.

— У нас тут мужик есть — Иван. Каждый вечер новые приносит.

— Подать его!..

— Не пойдет, — перестала улыбаться Марина.

— Как так не пойдет? Скажи ему: Шаляпин зовет.

— Не пойдет!

— Экий гордец!

— Оставь, Федор, — вмешался Рахманинов. — Я же говорил тебе…

А на кухне шло свое веселье — Иван обрывал палец о балалаечные струны и каким-то не своим, противным голосом пел явно не в сельской глуши подслушанные песни:

Вошла раскрасневшаяся, радостная Марина, но, услышав куплет Ивана, омрачилась:

— Что это за гадость?.. Небось в остроге набрался?..

— А хоть бы и так? Нешто там не люди обретаются?

— А я пела дуэтом с Шаляпиным, — гордо объявила Марина.

— Чего ты еще с ним делала — ду-плетом? — ощерившись, спросил Иван.

— Дурак!

Иван поднялся и, не зная, куда девать гнев, изо всех сил хватил балалайкой об пол, превратив в щепу.

— Вот сумасшедший!.. Чем старше, тем дурее.

— Выйдем! — Иван схватил ее за руку, выволок на улицу.

— Пусти. Больно.

Он отшвырнул ее руку. Они прошли под копенку, накошенную с лужка перед домом.

— Долго ты меня будешь мучить? — спросил Иван.

— А ты меня?

— Ты же перестарок! — жестко и горько заговорил Иван. — Вековуха. Все девки, какие есть, и уродины, и кривые, и кособокие, замуж повыскакивали, а ты — как порченая!.. Пойми же наконец, нельзя весь век у чужой жизни крутиться. Ну, кто они тебе? Они, как вурдалаки, всю кровь из тебя выпьют, а после вышвырнут.