Иван Истомин - Живун

Айна вынимает из конверта фотокарточку и задумчиво смотрит на портрет молодого ненца в армейской форме подтянутого и улыбающегося. Это — Вытко, жених Айны, полтора года назад призванный на действительную службу. Девушка с любовью разглядывает фотокарточку, чуть щуря раскосые черные глаза, про которые Вытко часто говорил, что они так же глубоки, как воды озера Еря-То, самого глубокого озера на Ямале. Затем Айна перечитывает письмо от любимого человека и принимается писать ему ответ.

Склонив голову набок и по-детски прикусив пухленькие губы, Айна почти бесшумно строчит пером. Иногда она останавливается и, подперев кулаками круглые с ямочками щеки, минуту сидит задумчиво, словно прислушиваясь к реву пурги за окном.

«…Ты, Витенька (она звала жениха русским именем), обижаешься, почему я до сих пор не написала тебе про историю с нашим огородом. Знаешь, это длинное дело, но сейчас я опишу тебе все по порядку, чтобы ты не обижался на меня. Помнишь, я тебе как-то писала, что после окончания учебы в сельскохозяйственной школе я сразу же выехала из Салехарда к себе, в колхоз. Окружные организации помогли мне достать семенного картофеля. Сам знаешь, у нас, в районе, семян не достать, никто еще полеводством не занимался. Этот картофель, пока я его везла, причинил мне много хлопот. Ехала я на паузке, погрузив кули на палубу: трюм весь был занят солью. В дороге разыгрался настоящий буран, ведь время-то было как раз после ледохода. Ударил даже морозец, и я испугалась, что заморожу семена. Стала просить, чтоб погрузить картофель в трюм катера. Но капитан, будь он неладен, и слушать не хотел. Некогда, говорит, возиться мне с твоей картошкой, я, говорит, боюсь, как бы самому с катером не замерзнуть посредине реки.

Хорошо, что за меня заступился один пассажир — работник рыбзавода, и приняли все-таки мой картофель на катер, в трюм, а то бы заморозили.

Я всю дорогу думала, что в колхозе, наверное, ждут не дождутся меня, обрадуются картофелю. Постановление-то сентябрьского пленума партии, думаю, и их потревожило, беспокоятся, наверное, чтобы и в наших краях полеводством заняться, а получилось совсем иначе. Пришла я к председателю Юнаю Петровичу и говорю, так-то, мол, и так-то, прибыла в ваше распоряжение и привезла картофель на семена. Он — ты сам знаешь его привычку — погладил волосы, поправил очки и привычно пробурчал, дескать, очень хорошо, мы, мол, начали переход на оседлый образ жизни, ведем строительство, и рабочие руки, мол, нам нужны и картошка нужна. А сам то ли удивленно, то ли с насмешкой смотрит на мое запыленное пальто. Я тоже удивилась: „Разве огород заводить не будем?“ Юнай Петрович поглядел куда-то мимо меня, стал чесать свои лохматые брови, говорит: „Да нет, мол, огородом заниматься нам еще рано, хотя по плану и должны. Надо, говорит, сперва всех колхозников-кочевников в дома поселить. Нам, дескать, предстоит построить жилые помещения, склады, звероферму, пошивочную мастерскую, детясли…“ И начал и начал перечислять. А счетовод наш добавляет: „Это важнее, с огородничеством можно подождать“.

Я, конечно, напомнила им о последних решениях партии по развитию сельского хозяйства. А они мне: „Знаем, мол, слыхали и понимаем не хуже тебя. Как раз, говорят, мы и должны сейчас первым делом перевести всех кочевников, кроме пастухов-оленеводов, на оседлость, а потом уже заниматься разведением огородничества и прочего такого“.

Я вспомнила, что нам рассказывали на курсах о роли полеводства. Говорю, как раз это-то и привлечет людей к оседлости и доходы колхоза повысит. А счетовод наш — тот же самый рыжий старичок коми — засмеялся: „Да-да-да… От пяти центнеров картофеля на вечной мерзлоте и получим такой урожай — сразу миллионерами станем“. А Юнай Петрович сердито посмотрел на меня поверх очков, пробурчал, мол, ты, Айна, со своей затеей оттолкнешь людей от перехода на оседлость, опозоришь, говорит, колхоз и его, как старого председателя. Разве, дескать, можно рисковать таким делом?

Ну, я тут разгорячилась, встала со стула и на счетовода: „Во-первых, говорю, Фаддей Маркович, вы, должно быть, дальше своих бумаг не видите. — Потом повернулась к председателю: — А во-вторых, говорю, Юнай Петрович, зачем же посылали меня учиться? Видно, для того лишь, чтобы разнарядку райсельхозотдела выполнить?“

Вижу, счетовод замолчал. Председатель тоже призадумался и, наконец, согласился дать мне двух человек, чтобы выгрузить картофель с катера, но сказал, что картошку все же придется раздать на пищу строителям. „От этого, говорит, больше пользы будет, чем погубить овощи в мерзлой земле. Да и куда ты, Айна, поместишь сейчас семена? Помещений-то нет“.

Я уже думала об этом. Председатель и счетовод сами-то ютились в сельсовете в уголочке. Здание правления только-только заканчивали, а склад был занят мелким строительным материалом и рыболовными снастями. Тут я совсем огорчилась, говорю: „Плохие вы руководители, недальновидные. Вы боитесь, как бы зря не пропало полтонны картошки, а не думаете, может, она будет началом настоящего полеводства в нашем колхозе“. Прямо так и заявила.

Счетовод и председатель засмеялись. Старик коми сказал: „Зря ты, девушка, дурачишься. Ты что же — хочешь, говорит, быть Мичуриным? Ничего, мол, не выйдет у тебя. Твоей силой тундру не покорить“.

Расстроилась я, отвечаю: „Мичуриным я не буду, а полеводом буду. Вы, говорю, посылали меня учиться на полевода. Я старалась, училась, полюбила это дело, семена привезла, а вы и не думаете огородом заняться“.

Юнай Петрович, вижу, тоже обиделся, в ответ мне пробурчал. „Потому что, говорит, мы плохие руководители. Ищи хороших руководителей“.

А я все спорю: „Никого, говорю, искать я не буду. Пойду, обращусь к секретарю комсомольской организации (прошлой весной у нас своей парторганизации все еще не было). Он поймет меня, поможет. Картофель я все равно посажу“.

Счетовод предупредил меня: „За картофель-то, мол, нам счет предъявят, а ты его можешь погубить. Самой, пугает, придется платить“.

„Ну и уплачу. Подумаешь“.

Председатель тоже сказал: „Ты, Айна, раз закончила учебу, должна в колхозном производстве участвовать, а не своими забавами заниматься“.

Тут я не вытерпела, сразу же направилась к выходу. „Ничего вы не понимаете!“ — сказала им и хлопнула дверью.

Стою на крыльце, чуть не плачу. Постояла и пошла на берег, к катеру. Там среди рыбаков, готовящихся к отъезду на промысел, встретила секретаря комсомольской организации Маби Салиндера, друга твоего. Он был в длинных резиновых сапогах и в плаще, поэтому я думала, что Маби тоже уезжает вместе с остальными. Я давай скорее рассказывать ему о своем горе и просить помочь мне, убедить сейчас же председателя приступить к полеводству. Маби говорит: „Ладно, сегодня же выясним этот вопрос. Уедут рыбаки, и я займусь этим делом. Раз ты выучилась на полевода и привезла семена — зачем, говорит, откладывать огородничество“. Пообещал помочь мне выгрузить картофель.