Иван Истомин - Живун

Наверное, опередил их.

— Кто бы это мог быть? — гадали парни. И, перебрав всех подозрительных, решили: Озыр-Митька.

— Айда к нему! — предложил Вечка.

«Яшка! Яран-Яшка! — осенило Куш-Юра. Как это он раньше не догадался. Куш-Юру вспомнились слова: „Северный закон знаешь? Терево на тороге свалилось, как ехать? Упрать надо“. Ах, Яшка, Яшка, дурень ревнивый!»

— Сам Озыр-Митька не станет, — покачав головой, проговорил Куш-Юр. — Хитер. Не полезет, знает, что на подозрении. Другого кого натравит. Помощничка…

— Яран-Яшку? — в упор спросил Вечка.

Куш-Юр вздрогнул. Подивился сметливости комсомольского секретаря. И снова покачал головой, отвел подозрение.

Если бы кто-нибудь из селян застукал Яшку на место преступления, может, и поверили бы люди в его виновность. А забери его лишь по подозрению — пойдут по селу разговоры, соперника, мол, убирает. Охотник, да чтоб не уложил человека четырьмя выстрелами, — не поверят…

«Обошлось — и ладно. Черт с ним, с дураком. При случае втолкую ему», — еще раз подумал Куш-Юр.

Не понимая его колебаний, Вечка предложил:

— Пошли шарить по дворам! Найдем!

— Из-за одного гада село переполошим. Мало меня чернят? — решительно воспротивился Куш-Юр.

— А мы вроде бы самогонку ищем, — настаивал Вечка…

Но Куш-Юр не согласился. Поиски оставили до следующего дня.

Расспросы селян ничего парням не дали. Напасть на след стрелявшего им не удалось.

Прошла неделя.

В Мужи прибыл пароход с продуктами. На пароходе ехал инструктор укома партии, старый знакомый Куш-Юра. Когда-то они партизанили в одном отряде, а позднее не раз встречались на конференциях и совещаниях. Инструктор был лет на десять старше Куш-Юра, с густющей шевелюрой. Он любил порассуждать. В прениях выступал одним из первых. Речи держал обстоятельные, по нескольку раз просил продлить время. Куш-Юр давно не показывался в уезде и обрадовался встрече: все узнает, можно и не ездить в Березово. И не ошибся. Пока выгружали товары для мужевской мир-лавки, инструктор выкладывал Куш-Юру новости.

Новости были сногсшибательные. Шапка Куш-Юра то и дело перемещалась с уха на ухо, со лба на затылок и обратно.

И раньше он слышал про нелады среди уездных и волостных руководителей. Один выше другого себя ставит. Теперь еще и кляузы развели. Березово на Обдорск жалуется, Обдорск на Березово. Грехи друг у дружки выискивают. А дело страдает. Целые стада оленей, отобранные у богачей, в тундре растеряны. Десятки тысяч голов. Кое-кого за это в тюрьму упекли.

Некоторых из арестованных Куш-Юр хорошо знал. Он высказал сомнение в их виновности: уж самое большое — недоглядели за кем-то, но чтоб умышленно сгубили — такого быть не может. На это инструктор, поправив очки в железной оправе, безапелляционно заметил: «То ли, другое ли — одинаково подрыв Советской власти. Гладить по головке нельзя!»

«Какой, однако! Дойди до его ушей сплетни про меня — тоже не погладит по головке! — подумалось Куш-Юру. Ему стали вдруг неприятны инструкторовы усы, которых тот прежде не носил. — Что за моду выдумал — сам на себя не похож».

А словоохотливый инструктор, подкручивая усики, уже следующую новину обсказывал.

Наконец-то начнется на Обском Севере чистка партии. Откладывали, откладывали, но пришла пора. Создаются комиссии. Известны фамилии некоторых ее членов. «Достанется мне на орехи!» — опять подумалось Куш-Юру.

Но и эта новость была не самой захватывающей. Дальше инструктор рассказал совсем неожиданное — про новую экономическую политику. Незнакомые слова «нэп», «нэпман» — легко вплетались в его речь. Слушая рассказ инструктора о том, что частные магазины и рестораны уже пооткрывались в центре России и даже в губернии. Куш-Юр скреб в затылке. Вот как народу такое объяснить?! Народ не отголодовал, а новоявленные буржуи расшиковались. Задача.

Но инструктор не давал опомниться, сыпал дальше. Наверное, в последний раз доставляют продукты для распределения по едокам. С нового года, может, и раньше, будут продавать их в магазинах. «Надо учиться торговать», — сказал Ленин.

Понимая растерянность Куш-Юра, инструктор сказал задумчиво:

— Нэп, брат, всерьез. Сейчас другого выхода нет. От Сибкомнаца директиву ждем…

И еще была новость: всю пушнину теперь будут сдавать государству! Государство свои фактории откроет. Частных лиц за скупку меха — в тюрьму.

— Дело! — одобрил Куш-Юр. — Но охотник меха за спасибо не понесет.

— Товары завезем! С заграницей торговлю начали. Карскую экспедицию снарядили. Пушнину продадим, товаров закупим.

— Ну-у! Это здорово. Если так, охотник сам к нам потянется. Прихлопнем спекулянта!

— Смотри дров не наломай! Торговца от спекулянта отличай, — забеспокоился инструктор.

— Разница велика ли?

— Директива ясная: кто в открытую торгует — не спекулянт…

— Хоть три шкуры дерет?

— На то торговля… Вот кто товары припрятывает, не желает нашей власти помогать — без пощады к ногтю!

Инструктор расстегнул кожанку, достал из накладного кармана потрепанного френча тоненькую брошюрку, показал Куш-Юру.

— Ленина «О продналоге» читал?

— Краем глаза на семинаре видал.

— Э-э, что ж ты! Каждый день заглядывай, как в настольную книгу.

— Рад бы! Да от вас разве дождешься какой книжки, — огрызнулся Куш-Юр, задетый назиданиями.

— Ну-ну! Бери! У меня еще одна с собой.

Куш-Юр спрятал книжечку под малицу.

— Завтра сходка у нас, расскажу.

Вечером, после выгрузки, собрался сельсовет утвердить нормы выдачи. Докладывал Биасин-Гал. Был он, как показалось Куш-Юру, навеселе. Высказанное Куш-Юром предположение, что продукты вскоре уж не придется распределять по нормам, Гал встретил недоброжелательно, с озлоблением.

«Ну вот и делай из него торгаша!» — подумал с досадой Куш-Юр.

Заканчивая заседание, он счел нужным указать Биасин-Галу:

— Ты что-то часто стал мух давить. В словах невежлив.

Гал ощетинился:

— Кому какое дело? — веко правого глаза его запрыгало в нервном тике.

— Нет уж, извини-подвинься. Место у тебя такое, что чище девяносто шестой пробы ты должен быть. Лишней крошки взять не смеешь. С чего пьешь?

— Сам знаю…

— Коли знаешь, и нам сказать должен.

Гал затрясся:

— Без этого мне — на крюк или ножом! — Он полоснул рукой по горлу.

У Куш-Юра желваки заходили. Он сказал сочувственно, но строго:

— Все так. А позволить не можем… Права не имеем. Вот чистка будет, чикнут тебя, — сказал, не подумав, что слово «чикнут» напомнит Галу его трагедию — убийство жены.

— А с дочкой контры путаться право имеешь? — вышел из себя Биасин-Гал. Губы его затряслись, покрылись пеной. — Солдатскую вдову потопил, а кулацкую потаскуху выволок. Ублажаешься с ней за рекой.