Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

— Слушаю тебя. Да не стесняйся. Критикуй.

Гуторов усмехнулся:

— Ты понимаешь, критиковать — это одно, а наша с тобой беседа — это другое.

Поведение председателя исполкома было для Рокотова совершенно непонятным. Приехал в райком, зашел в кабинет перед самым обедом. С утра ездил по полям. Предложил проскочить на природу. В машине тяжело вздыхал, шею платком вытирал все время. Ну, ребус, и только. Не замечалось, правда, такого раньше за Гуторовым.

Когда-то здесь была речушка. Ивы еще сохранились на бывшем берегу. Правда, посохли большей частью, выжили только самые старые, те, которые корнями крепко за землю держались и умели найти в ней воду. На пригорке умирал лес. Часть деревьев уже засохла, другая еще цеплялась за жизнь, перехватывая влагу от дождей. Здесь, в трех километрах от карьера, была зоне, действия мощных насосов осушения. Все водные горизонты откачивались, и земля постепенно выветривалась, покрывалась трещинами — и на ней умирало все живое.

— Карасей когда-то в этом месте ловил, — сказал Гуторов, показывая на русло бывшей речушки, которое теперь было небольшой ложбинкой, на самом дне которой сочился тихий ручеек. — Я ведь здешний… Тутошний, как у нас говорят. А село наше как раз там, где сейчас карьер. Красивое было село.

Они сели на склоне, и Гуторов обхватил колени руками:

— Вот иногда приезжаю сюда… Просто так. Знаешь, иногда обстоятельства прижимают. Надо одному побыть.

С утра прошел небольшой дождик, и Рокотов боялся, что не пойдут комбайны. А вот сейчас увидел он на дальнем увале, среди золотистого поля, краем своим выбравшегося на склон, две коричневые коробочки, медленно двигавшиеся вниз.

— Насонов убирает, — проследив за взглядом Рокотова, сказал Гуторов. — У него на уборке солидно дело организовано. На днях закончит.

Рокотов не ответил. В последние дни все упоминания о Насонове были для него неприятны. Ему все время казалось, что собеседники намекают на его, Рокотова, бездушное отношение к лучшему председателю. С молоком район выручил. Если б не его сверхплановые тонны — недотянули бы до спасительных ста процентов. И вот теперь в других хозяйствах района накладки по уборочным работам, а у этого все как в сказке. И транспорта ему хватает, хотя объемы у него побольше, чем кое у кого из соседей, и сушку зерна организовал как надо, и комбайны не простаивают. И стоит только начать говорить в обкоме, что погода и нехватка машин для вывозки зерна создают району большие трудности в уборке, как тут же совершенно резонное замечанию:

— При чем здесь погода? У Насонова что, дождей меньше? Или машин больше? Или поля под хлебом меньше размером, чем у других? Плохо организуете уборку, Владимир Алексеевич.

Метался Рокотов из хозяйства в хозяйство. Пошел даже на такую крайность в горячую уборочную пору, как семинар своего рода для руководителей колхозов и совхозов в насоновском хозяйстве. Довольный Иван Иванович знакомил соседей с графиком работ, показывал приспособление для сушки зерна на токах, старые брезенты, которыми не зерно застилал, а навес над ним приспособил. Походили-походили руководители, пошептались недоуменно: истины прописные, стоило ли собирать для такого дела их в эти колготные дни? У Насонова поля с хлебом рядом с селами, концы у машин короткие, вот и управляются. И дороги крепкие. А вот как быть тому же самому «Коммунару», у которого машина из-под комбайна до тока семнадцать верст по проселку делает?

Вопросов, конечно, никто не задавал, но Рокотов чувствовал, что опытные председатели и директора мысли кое-какие в себе носят. И по поводу организации уборки, и по поводу бесконечной возни первого секретаря с делами комбината. А район пока что и сельскохозяйственный. А уборка — это пик года. Отчет за двенадцать месяцев работы. Экзамен, как говорят газетчики.

И вот Гуторов тоже что-то хочет сказать.

— Слушаю тебя, Василий Прохорыч…

Гуторов глянул на него тревожно:

— Не обидишься?

— Постараюсь…

— Ладно. Надеюсь, что поймешь мою тревогу. Плохи у нас дела, Володя. Понимаешь, давно тебе хотел сказать. Думал, что сам проанализируешь. Не хотел я этого разговора, ждал его от других, да, видно, все в наблюдатели метят. А прямо никто не хочет. Я не говорю о хозяйственных делах, Володя. Тут мы с тобой в одной упряжке, на двоих и шишки делить будем. Я о твоих кровных делах, партийных.

Рокотов чувствовал, что сердце его начинает биться толчками, неровно. Волнение постепенно овладевало всем его существом. Вот он, разговор, от которого никуда не денешься. И не спрячешься никуда. Поделом тебе, сам виноват.

— Обмен документов партийных… Понимаешь, мы плохо провели это дело. Очень плохо. Формально, если хочешь. Не было серьезного разговора в первичных организациях. Виноват и я, каюсь… Тоже член бюро райкома. Не подсказал тебе вовремя. Ладно, тут пускай. Но ведь все знают, что ты большую часть своего времени отдаешь делам комбината. А есть еще район. Перед уборкой надо было собрать руководителей, секретарей парткомов… Тебе перед ними выступить. А выступил Михайлов. Не тот калибр, понимаешь… То, что я говорю, это, брат, на нюансах. Можешь признать, можешь — нет. Хорошо с тобой работать, Володя… Нравится мне в тебе то, что без оглядки берешь на себя ответственность. Или решаешь сразу, или отказываешь. Это деловая позиция, и люди ее видят. В твоем активе это. А вот с карьером возня — это другое. Почему первый секретарь райкома партии работает «мыслителем» у Дорошина? Молчишь? Слушай, ты меня правильно пойми, я как старший брат тебе говорю. Возраст у меня для этого подходящий. И опыт тоже. Все ступени прошел.

Рокотов не глядел на него. Веточкой с засохшими листками похлопывал себя по туфле.

— И еще вот что, Володя… Позволь как товарищу твоему доброму предостеречь… Как же ты с женой Михайлова связался? Слушай, неудобное это дело. Плохо кончится. И для тебя, и для него. Сейчас в городе кое-кто начинает на этом политику строить. А если до Дмитрия Васильича дойдет? А он в позу? И камень на камень, а? Тут не искрой обойдешься. Тут, брат, о другом дело встанет. Ты подумай.

Вот и все. Гуторов знает. Значит, уже и разговоры пошли. Что же ты теперь делать будешь, товарищ Рокотов? Как поступишь? Или в кусты побежишь прятаться? Или прямо скажешь хотя бы тому же Михайлову: прости, мол, виноват. Совратил твою жену… Подлец я. Вот так, товарищ Рокотов. А как ты будешь выглядеть, если скажешь кому-нибудь, что Жанна тебе безразлична уже давно, что любишь ты другую, а с ней флиртуешь потому, что та, которой ты предложил руку и сердце, послала тебя к черту? Вот была бы картинка, если б ты что-либо подобное пытался объяснить людям.

Гуторов ждет хоть одного твоего слова. Он честно высказал тебе свои мысли. Он опасается за тебя. Он тебе друг. А ты признаваться не любишь. Ты ведь сам привык быть судьей.