Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

Встал, пошел на крыльцо. Нет, ему просто интересно: что же там происходит в зале? Только глянет, и все. Даже постарается им на глаза не попадаться. Все они, женщины, такие. Напрасно среди них искать другую.

А в холле прямо натолкнулся на Игната, Лизу, Катюшу и кримпленового молодца. У Катюши лицо встревоженное. А красавец около нее копытом бьет. Вот бывают же такие неприятные ребята. Все вроде у него как у человека, а в лице что-то от наглости прирожденной.

Ага… изволили беспокоиться? А на крыльцо выйти не решились? Так сказать, беспокойство в тепле. Чтоб без насморка впоследствии?

— Ну вот, — сказал Игнат, — я ж тебе говорил, Катерина, что он к машине ходил. Что за шофер, если он час без своей тачки выдержит?

Катюша кинулась к нему. Взяла под руку:

— Ой, Эдик… Если б ты знал, как здесь было хорошо…

— Догадываюсь, — угрюмо сказал Эдька и глянул на кримпленового.

Тот вразвалку подошел:

— Знакомиться давай… Корнеев Леонид… Ты извиняй, я тут с Катериной малость поплясал. А ты, видать, парень ничего… Через прорву пойти не побоялся. Куришь?

А вообще Эдька, конечно, поторопился. И ничего плохого в лице этого хлопца нет. Ну, чуток задается… Плечом напирает на собеседника… Это пройдет. Глаза у него честные.

На улице, чуть выждав, пока Игнат с Лизой уйдут вперед, Катюша сказала Эдьке:

— Если б ты знал, что ты для меня сегодня сделал! Ты слышишь? Я этого никогда в жизни не забуду.

И губы ее чуть прикоснулись к Эдькиной щеке.

— Эдик, вставай! Слышишь?

Это голос Игната. Память вдруг всколыхнулась, как озеро, притихшее без ветра и в которое кто-то бросил тяжелый камень. Прорва, танцы, ракеты над тайгой… Потом Катюша ушла ночевать к Лизе, а его Игнат уложил на широкой кровати с душными пуховиками. Как лег Эдька, сразу будто провалился. И вот сейчас кто-то трясет его за плечо:

— Эдик… Проснись.

Оказывается, уже рассветает. В окнах будто дымка синеватая. Игнат в рубахе навыпуск. В соседней комнате свет горит и голоса слышны. Кто-то знакомый. Кто?

Игнат шепчет:

— Твои приехали…

Вот этого Эдька не ждал. Ноги в штанины никак не попадали, а мысли только об одном: лицо сохранить. Не показать испуга, который уже охватил его целиком. Неужто Коленьков? Да, это его голос. А кто с ним? Если б Савва. Как же они добрались?

Одевался не спеша. Надо было прийти в себя. Пока накручивал теплые, просушенные за ночь портянки, окончательно успокоился: в конце концов, не убьют же его? Ну, пусть вывернут с него за сожженный бензин, пусть уволят… Чего они еще могут придумать? Вот только встреча с теть Лидой.

Вышел. Коленьков сидел на лавке, зажав в пятерне шапку. Разговаривал с Анной Сидоровной. Когда Эдька вошел, начальник даже и внимания вроде на него не обратил.

У стола — Котенок. Управлялся с кувшином молока, заедая вчерашними пирогами с горохом. Этот зверюгой глянул. Не был бы рот набит, так матом понес бы наверняка.

— Готов? — спросил у Эдьки Коленьков.

— Да.

— Может, поснедали б? — спросила Анна Сидоровна, видно, уже не в первый раз, потому что Коленьков мотнул головой упрямо и уже даже с какой-то злостью, — Ну, молочка кружечку… Эдик?

Эдька назло Коленькову сел к столу напротив Котенка и стал жевать совсем не торопясь. Как раз прикончил кружку, когда Игнат привел Катюшу.

— Пора! — коротко сказал Коленьков и пожал Игнату руку. — Спасибо вам за то, что приютили наших… — Он глянул на Эдьку, словно обдумывал, каким же словом оценить его проступок, но, видимо, поостерегся, и конец его фразы так и повис в воздухе, и больше всего это, видимо, огорчило Котенка, потому что механику все еще неясно было, как себя вести с Эдькой и Катюшей, а езда ночью по мало знакомой дороге собрала в его душе достаточно взрывчатых слов, и он жаждал немедленно опрокинуть их на виновников всех событий.

— О чем речь? — Игнат заулыбался. — Ребята у вас хорошие… Мы тут все за делами… Ежели что, приезжайте в гости. Примем как надо. Рады были познакомиться. По морозцу, глядишь, и к вам наведаемся.

Анна Сидоровна таки сунула Эдьке и Катюше по сверточку и вышла на крыльцо, чтобы проводить гостей. У ворот стоял забрызганный коричневой болотной жижей до верха кабины котенковский трактор. Механик полез в него, затем протянул руку Катюше. Коленьков уселся рядом с Эдькой в вездеход, дождался, пока тот попрощается с Игнатом, закурил.

— Давай трогай!

Эдька хотел сразу же обойти трактор Котенка, но Коленьков сухо сказал:

— Держи следом!

За поворотом, когда исчезли дома, начальник партии приказал:

— Стой!

Вылез из машины, обошел вездеход с Эдькиной стороны:

— Садись на пассажирское место. Хватит, наездился.

И этого ждал Эдька, поэтому молча перебрался на другое сиденье. Ах, какое прелестное место. Удружил товарищ Коленьков. Можно подремать. Всем своим видом Эдька демонстрировал полнейшую удовлетворенность и даже глаза прикрыл.

А нервы у Коленькова что надо. Другой бы от такой наглости взорвался сразу, а этому хоть бы что. И Эдьке вдруг стало совсем неохота дразнить начальника, потому что ночка у него, по его, Эдькиной, милости, была не из самых спокойных. Времени и так на изыскания мало, а вот теперь он и сегодняшний день потеряет. И вообще Эдька, на месте Коленькова, за такие штуки шею мылил бы.

С понятным любопытством Эдька разглядывал теперь дорогу. Рыжая вода стыла по краям бревенчатого настила. Когда машина взбиралась на очередную его секцию, болото наступало, захлестывало дорогу. Теперь Эдьке стало ясно, что подразумевали жители Яковлева под словом «прорва». Где-то здесь ухнула в болото машина лэповцев, о которой до сих пор тужит Иван Лукич. Кстати, как Коленьков нашел его в селе? Ивана Лукича не было. А-а-а, наверное по вездеходу определил место ночлега.

Таяли легкие льдинки на поверхности прорвы. Градуса два есть уже. Это только цветики. А вот в октябре завьюжит. Здесь зимы ранние.

Что же теперь с ним будет? Выгонят наверняка. Придется одному добираться до дома. А теть Лида потом приедет, станет рассказывать подробности. Отец будет сидеть и слушать, а голова опущена, как всегда бывает, когда ему неприятно. А после пойдет на крыльцо курить, и даже в комнате будет слышно, как он тяжело вздыхает. И это хуже всего, когда он просто вздыхает, потому что гораздо лучше, если б он выругался. А он просто молчит. А мать уходит в комнату наверху, где зимой хранятся веники для бани, вязанки лука, мешочки с горохом и фасолью, а летом стоит родительская кровать, она уходит туда и не показывается очень долго, а после этого лицо у нее заплаканное и она почему-то не смотрит сыну в глаза, будто ей стыдно за что-то. И в доме в такие минуты стоит тягостная атмосфера несчастья. А впрочем, разве может быть несчастье, если он вернется домой? Отец только и думает об этом. Просто он сильный и не хочет признаться, как тяжело ему без сына. Когда провожал, даже не поцеловал, хотя Эдька видел, как ему этого хочется. Просто прижал его голову к щеке и держал так долго-долго. А потом Эдька обнаружил в кармане пиджака совсем незапланированную и неучтенную пятидесятирублевку. И это тоже отец. Потому что ему стыдно чем-то другим обнаружить свою любовь. Разве можно подумать, что он не будет рад его приезду? Чепуха!