Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Литературные портреты

– Звонильник не будил еще?

. . . . .

– Видел, какое сегодня солнышко?

– Да, видел.

– Где ты видел?

– Во сне.

– А-а-а, в своем «восне» ты видел?!

17.3.61.

Вечером была у меня. Слушала с интересом далеко не лучшую, довольно-таки тягомотную житковскую книгу «Что я видел».

. . . . .

Приходит мама и с трагическим юмором сообщает:

– Хороша у нас Машка! Очень своевременно цитирует:

Нет, дочка, довольно! Обойдешься без няньки, большая уже…

22.3.61.

Мама с Машей ходили в гости к тете Леле Мороз.

По пути мама показывала Машке все достопримечательности.

Показала Медного всадника. Потом показала собор. Машу заинтересовали ангелы на кровле. Она привыкла, что почти все, о ком она спрашивает, уже умерли («А где теперь Петр Великий?» – «Он уже умер». – «А где Пушкин?» – «Он умер».).

Так и тут.

– А где теперь ангелы? – спросила Машка.

. . . . .

Рано утром мама проснулась:

– Маша, зажги свет!

– Нет, не зажгу.

– Это почему?

– Надо сказать: «Пожалуйста, зажги».

Это называется – перезавоспитали!

. . . . .

Вчера показывал Маше открытки с видами Ленинграда.

Показал фальконетовского Петра:

– А это кто?

(Видела этот памятник несколько раз, на днях проезжала мимо него с мамой.) Сморщила лобик. Думает.

– Мягкий знак?

Смотрит на меня. По глазам вижу – сама чувствует: что-то не так.

– Ой, как это? Мягкий… всадник? Мятный всадник?!

. . . . .

Утром сегодня:

– Мама, ты уже ела?

И быстро, не дождавшись ответа:

– Скажи: «Как видишь».

Знает уже все речевые штампы родителей.

. . . . .

Писал вчера большими печатными буквами у нее на глазах:

Маша пила чай.

Мама пила какао.

Папа пил воду.

Бабушка пила молоко и так далее.

И Машка довольно бегло читала. Впрочем, «бегло» – не то слово. Долго смотрит на бумагу, пожимает плечами, ерзает:

– Не знаю. Не могу.

А потом сразу:

– Тетя Ляля пила кофе.

Главное – понять, в чем фокус. Очень мешает, что буквы «эн», «эм», «бе», а не «б», «в», «н».

29.3.61.

Вчера были у нас две московские дамы. Машка, как всегда при гостях, была хороша, мила, благонравна, чего нельзя сказать о гостьях. Хотя обе дамы педагогессы, ведут они себя при детях постыдно.

Есть отвратительная манера обращения с детьми: сюсюканье.

Но есть еще более ненавистный мне вид разговора с ребенком, когда взрослые развлекают себя малышом, растлевают его своими взрослыми похабностями и пошлостями.

– Ну как, Ваня, не выпиваешь еще? А жениться как – не собираешься?

– Машенька, маникюр ты скоро будешь делать?

– Смотрите, как она поглядывает на Семена Сергеича. Ох, берегитесь, Семен Сергеич! – и тому подобное.

Бывало, что в таких случаях я брал Машку за руку и выходил из комнаты.

. . . . .

Играла со своим любимчиком Чиполлино, взяла его за ноги и стала крутить. Бац! – ноги отлетели. В другую сторону летит туловище, а проросшая зеленым луком голова – та и вовсе закатилась под диван.

Умоляла меня:

– Почини!

Не раз чинил ее кукол. Но тут починить невозможно.

– Погиб, – говорю, – твой Чиполлино.

– Как погиб?!! Он же игрушечный.

– Игрушки, Маша, тоже погибают.

. . . . .

Была у нас в гостях тетя Минзамал. Машка ей рассказывает:

– Ты знаешь, какая у меня беда случилась. Чиполлино у меня сломался.

– Ничего, ничего, – равнодушно говорит Минзамал.

И это равнодушие взрывает Машку.

– Что «ничего»?!! Ты разве не знаешь, что он был мой любимчик?!

31.3.61. Ленинград.

Мама при мне (и для меня) спросила у нее:

– Маша, какое время дня ты больше всего любишь? Утро? Вечер? После обеда? Ночь?

Машка вспыхнула. Давно не видел, чтобы она так краснела.

– Это – сервиз, – говорит она. – То есть сюрприз.

Никак не может установить разницу между этими тремя словами. И я еще раз поправляю ее:

– Секрет!

А маме она (раньше) сказала, что любит больше всего раннее утро, когда она из своей кроватки перебирается к своей Эликошечке и целует ее.

Позже, наедине, я сказал Элико:

– Зачем же ты громко говоришь о таких интимностях?

– Я же только при тебе.

– И при мне не надо. Это же действительно «сервиз».

. . . . .

Сейчас зашел к ней. Рисует.

– Посмотри, как я хорошо нарисовала! Можно даже на стену вешать.

Девочка-грузинка. Лес. Цветы. Солнце. Кусты. На кустах висит почему-то кепка. Я посоветовал нарисовать еще голову волка, который выглядывает из-за куста.

Маша говорит:

– Эта девочка у меня дрессированная.

– Волк, наверно, дрессированный? А девочка – дрессировщица?

– Да, – соглашается она.

Я посоветовал:

– Пусть она будет артистка, дрессировщица. И пусть пойдет в лес и найдет в лесу маленького волчонка. И выучит его всяким штучкам, и он будет выступать в цирке. А теперь ты цирк нарисуй.

Кажется, сейчас рисует цирк.

Пойду проверю.

. . . . .

Нет, рисует, наоборот, «дремучий лес».

– Я цирк не умею рисовать.

И в самом деле: откуда же ей уметь. Никогда еще не бывала.

1.4.61.

Утром сегодня прибежала будить меня. Сует мне в лицо свои руки:

На… посмотри!..

И объясняет:

– Ногти! Ногти!.. Растут? Выросли?

2.4.61. Воскресенье.

Вчера были в Пушкине. День рождения тети Ляли. Для Машки эта поездка – событие. Она знала, что у нее появилась маленькая племянница и одно время даже сердилась, когда ее называли «тетей». Хотела, конечно, посмотреть Кулемушку, но особого рвения не проявляла.

И вот…

У подъезда нас встречает тетя Ира, ставшая недавно бабушкой. На руках у нее – большой круглый пакет в синем одеяле.

– Кулемушка!

Машка заглянула туда, в этот пакет, с трепетом откинула белую кружевную простынку – и была покорена!

Кулемушка – смешное, безволосое и вместе с тем рыжеволосое существо, не ахти какое красивое, но чрезвычайно милое, привлекательное, симпатичное. Синеглазая, спокойная, веселая.

Сколько радости получили мы все, и всех больше, конечно, – Машка!

Ведь живая кукла! И можно трогать пальчики на руках и на ногах. Можно разглядывать ноготки, целовать и гладить затылочек с короткими рыжими волосками и теплый живой животик с настоящим большим пупком! Даже на руках Машке позволили Кулемушку подержать!

. . . . .

Обогащенная вчерашним опытом, сегодня с утра играет в куклы: пеленает свою крохотную тятятяшку, кутает ее в одеяльце и – самое трогательное – кормит ее, расстегнув на груди кофточку. Очень верные движения. Серьезно, спокойно и даже с какой-то материнской гордостью.