Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

— Посмотри же, что мы закупили с отцом, — сказал младший Прохоров брату.

— Чего же смотреть? — ответил тот. — Все, вероятно, отлично.

— Тряпочки, тряпочки разные, — проговорил Флегонт Матвеевич, махнув рукой. — Успеем еще заняться ими. Теперь главное гостей угостить, — шутил он.

Вечер шел живо и весело, это был действительно последний вечер, которым оба семейства бестревожно и празднично закончили свою дружескую жизнь вместе. В следующие дни начались хлопоты, беготня, заботы о мелочах, необходимых для двух уезжающих в полк братьев; все суетились, бегали и сходились вместе как-то урывками, на минуту.

Наконец настал день отъезда. Все старались быть бодрыми, хотя у всех щемило сердце; все старались улыбаться, хотя у всех были красные глаза. Марья Дмитриевна бегала более всех и все заботилась, не забыли ли чего уложить. Равнодушнее всех относились к укладке вещей Александр Прохоров и Катерина Александровна. Наконец все было уложено, все было переговорено, все уселись…

— Ну, прощай, отец! — произнес Александр Прохоров и обнял старика.

Тот так и замер на груди сына. Сын безмолвно прижал свои губы к его седой голове. Когда старик поднял голову и крепко поцеловал сына в губы, грудь на пальто Александра Прохорова была вся смочена слезами.

— Прощай! Береги брата, брата береги! — с усилием пробормотал старик, отрываясь от старшего сына, и обнял младшего.

Прощаясь с ним, он не мог удержаться от рыданий и целовал и крестил его, как ребенка.

Марья Дмитриевна, Миша, Антон — все горячо и со слезами обнимали уезжающих. Наконец Александр Прохоров подошел к Катерине Александровне. Он протянул ей руку и притянул ее к себе, обвив ее талью левой рукой. Они как будто замерли в долгом горячем поцелуе. Александр Прохоров забыл всех и все; он целовал глаза и руки молодой девушки; он не мог наглядеться на нее.

— Никто как бог, никто как бог, — задушевно проговорил штабс-капитан, подходя к ним, — увидитесь… все увидимся.

Старику, по-видимому, все стало ясно. Он взял Катерину Александровну и обнял ее одной рукой.

— Мы с нею будем поджидать тебя, — ласково промолвил он старшему сыну.

Тот сжал руки отца и тихо наклонился к Антону.

— Пиши, милый, — проговорил он почти шепотом, едва удерживая душившие его слезы.

— Уж ты не бойся, буду писать, — ответил мальчуган.

— И об отце и о ней также, — тихо добавил Александр Прохоров.

— Хорошо!

Все вышли из квартиры. Никто не хотел отпустить дорогих уезжающих, не проводив их…

Когда семья Прилежаевых и штабс-капитан возвратились домой и уселись вечером за чай, им показалась как-то пустынна и безлюдна их квартира, точно они осиротели. Тихо лились их речи.

— Где-то теперь наши? — говорил штабс-капитан.

— А долго ли им, голубчикам, ехать-то придется? — спрашивала Марья Дмитриевна.

— Я думаю, и они теперь нас вспоминают, — заметила Катерина Александровна, стараясь угадать, что думает, о чем говорит тот, которого она так горячо любила.

— Погоди, узнаем все, он мне обо всем напишет, — успокоил ее Антон, не без гордости упомянувший о своей будущей переписке с юным офицером.

Далеко за полночь шли эти толки, никто не думал о сне; казалось, что все старались сплотиться теснее и боялись разойтись по своим углам, чтобы не остаться совершенно одинокими.

Молчаливее и задумчивее всех была Катерина Александровна; порой ей казалось, что, если бы Александр Прохоров мог взять ее с собой, она бросила бы всех и все и ушла бы за ним.

Она уже не сомневалась, что она его любила, любила больше матери, больше брата, больше всего на свете.

Опять настало лето, опять начались переделки в приюте, наступила пора «постройки» одежды. Среди хлопот и волнений особенно озабоченной выглядела Зорина; она часто совещалась с Зубовой, и последняя приняла какой-то зловеще-торжествующий вид. Катерину Александровну старуха Зорина перестала приглашать к себе и как-то старалась избегать ее. Из разных намеков и колкостей Зубовой молодая девушка поняла, что Зубова сильно интригует против нее. Она вообще привыкла равнодушно относиться к приютским сплетням и интригам, и ее удивляло только то, что Зорина, ненавидевшая Зубову, по-видимому, поддалась последней. Привыкнув давно к разным случайностям, Прилежаева не старалась ломать голову над разрешением вопроса, почему произошла перемена в обращении Зориной с ней и с Зубовой. Катерину Александровну занимали теперь более близкие ее сердцу и более светлые мечты и думы. Она думала о нем, думала, как он вернется, как они вместе будут работать, как он поможет ей выбиться из тяжелого и необеспеченного положения в приюте. Несмотря на тревоги за его участь, несмотря на постоянное волнение при каждом известии с поля военных действий, молодая девушка была счастлива, и светлое чувство редко покидало ее. Она как будто расцвела в это время, сделалась еще прекраснее; ее лицо дышало жизнью и энергией. Она любила. Эта любовь охватывала и оживляла все ее существо. Но порой рядом со светлыми мечтами пробуждались в ней и мрачные предчувствия. Она старалась разогнать их, усиленнее работала, перечитывала письма, полученные от него, избегала одиночества и окружала себя детьми, развлекавшими ее своей болтовней. В эти минуты наблюдатель мог бы легко заметить, что у этой, по-видимому, веселой и беспечной девушки нервы находятся не в порядке, что ее душа неспокойна и напряженно ждет чего-то. При таком настроении все дрязги будничной жизни казались ей слишком мелкими, слишком ничтожными.

— Милочка, посмотрите вы, пожалуйста, на нашу «красавицу», — желчно говорила Постникова Зубовой, — она земли под собой не слышит.

— Как же, офицершей скоро сделается, — смеялась Зубова. — Ведь ее кадет-то в полк вышел, мне наша прачка говорила.

— Да что это, душа моя, она ведь, верно, завивается. Вы взгляните, какой завиток у нее на лбу.

— Как же, нельзя не пококетничать! — хохотала Зубова. — Может быть, другого еще подцепить на случай хочет.

Обе девственницы возмущались и красотой, и кокетством, и «развратом» Катерины Александровны. А она продолжала не обращать на них внимания. Впервые пришлось ей снова столкнуться с ними при сдаче постельного и детского белья. Пересчитывая белье, Катерина Александровна заметила Зубовой, что белье еще не все, так как недостает всего по одной смене.

— Ну, уж это не ваше дело, — возразила Зубова насмешливым тоном.

— Кроме того, вы старое белье смешали с новым, — промолвила Катерина Александровна.

— Значит, так надо, вас ведь не спросят. Это мое и Анны Васильевны дело.

— Я не думаю, чтобы Анна Васильевна стала отдавать детям лохмотья вместо нового белья.