Фаина Оржеховская - Всего лишь несколько лет…

Предложение Вики, немыслимое прежде, заключалось в том, чтобы Маша сыграла в госпитале для бойцов.

Маша возмутилась:

— Здоровые люди сами выбирают, что слушать, а раненым, беспомощным можно показывать всякую дребедень?!

— Во-первых, успокойся, — сказала Виктория. — В госпитали приезжают лучшие артисты. Но бывают и пионеры, и ребята из музыкальной школы. И совсем не дребедень. И бойцам очень приятно.

— Ну, а я тут при чем?

— А ты нисколько не хуже. Не обязательно давать целый концерт. Сыграешь две-три вещицы. Одну, наконец.

— Нет, я тут совершенно ни при чем.

Она и слышать об этом не хотела и только после долгих упрашиваний согласилась пойти в госпиталь, в тот самый, где была Варя. Но не играть, конечно, а только послушать ребят из музыкальной школы и посмотреть, как их принимают бойцы.

— И все! — с жаром приняла это Виктория. — Пойдем вместе.

Маша надела платье, сшитое еще во времена «Щелкунчика». Помогая ей одеваться, Катя сетовала: «Вот обида! Совсем новое. А руки вылазят, и коленки видны».

Ученики музыкальной школы, две девочки и мальчик-скрипач, были знакомые Вики. Они уже не в первый раз играли в госпитале.

— А мы вас так ждали! — воскликнула молоденькая сестра, увидев музыкантов.

«Странно! — подумала Маша. — Может, только она и ждала».

Гостей спросили, согласятся ли они выступить дважды: лежачие тоже хотят послушать.

В переполненной столовой было шумно. Больные в халатах сидели и стояли, санитарки вносили стулья. Потом шум сразу сменился тишиной.

Одна девочка играла, другая только аккомпанировала скрипачу. Они были в Машином возрасте, но играли, как ей казалось, гораздо лучше: смело, отчетливо. Она слушала с любопытством и без малейшей зависти.

Конечно, не могло быть и речи, чтобы она играла здесь, выставив себя на посмешище. Но и выступление ребят нельзя было назвать концертом; просто бойцы дают возможность этим детям показать себя, любуются ими, радуются их способностям и вспоминают собственных детей или младших братьев и сестер, оставленных дома. Бойцы шумно аплодировали и улыбались, как бы говоря: «Будьте счастливы, милые, уж мы постоим за вас, когда снова очутимся там».

Но в палате, где были лежачие, настроение Маши изменилось. Раненые сидели и лежали на своих койках: кто — с закрытыми глазами, кто — глядя перед собой. И Маше показалось, что они слушают музыку не так, как те, в столовой… Слушали не улыбаясь, очень внимательно. Один, с черной бородой, похожий на писателя Гаршина, сидел на кровати, обхватив руками колени, и его лицо было грустно и нежно. Маша с беспокойством, все возраставшим, оглядывалась на бойцов.

Ближе всех лежал другой, весь забинтованный. Он дал знак сестре, чтобы приподняла его: хотел слушать сидя. Один глаз сверкал у него из-под повязки.

Теперь Маше казалось, что ребята играют не так уж хорошо. Она и сама слушала по-другому. В столовой, так же как и бойцы, она была снисходительна к музыкантам и прощала им недостатки. Она-то играла бы хуже, но о ней и вообще речи не было. А здесь под новым впечатлением, что бойцы ждутмузыки, что она им необходима, всякая снисходительность и любование исчезли, и Маша, волнуясь, отмечала каждую затянутую паузу, каждое неверное ударение. Девочка играла «Военный марш» Шуберта с обидной четкостью. Не рубить, не отчеканивать надо было этот марш, а сделать его упругим, крылатым…

И у мальчика, при его хорошей технике, скрипка все-таки скрипела.

Когда музыка кончилась, бойцы, должно быть, вспомнили, что принимают у себя гостей, которые потрудились для них. Раздались аплодисменты. «Молодцы, молодцы!» — слышалось из всех углов. И сестра тоже улыбалась и повторяла: «Молодцы, прелесть!»

«Они все-таки способные», — думала Маша о ребятах.

— Ну, а вы? — спросила сестра, подойдя к ней и к Виктории. — Ведь вы тоже играете?

Маша встрепенулась. Ее ответ был готов. Она отрицательно мотнула головой и пробормотала: «Нет, что вы…» И тут же поднялась с места и шагнула вперед. Какая-то непреодолимая сила увлекала ее к фортепиано. Она машинально приблизилась, машинально села перед ним. Боялась даже посмотреть туда, где сидела Виктория.

Прикосновение к клавишам немного успокоило ее. Все равно назад не повернешь. Начала «Тройку» — ее-то она отлично помнила.

Пальцы были холодны и тверды; в одном месте Маша даже запнулась немного, но это ее не испугало: чувство, которое направляло ее, было верное.

Недаром она столько думалао «Тройке». Теперь получалось не так ярко, как думалось, но все о том же: о русской зимней дороге, о тоске, о мираже тройки среди снежного поля.

— Еще что-нибудь… — попросила сестра.

— Еще! — глухо пробасил забинтованный. И глаза «Гаршина» просили о том же. И другие глаза с разных концов палаты были устремлены на Машу. Она помедлила немного и начала «Масленицу».

Это она знала хуже, чем «Тройку», и техника здесь требовалась большая, но Машу опять несла вперед та сила, которая и заставила ее играть. Лихорадочно, судорожно на первых порах, но все смелее и решительнее, все громче и удалее рисовала она картину русской масленицы, катанье с гор, веселье, пированье. Стук! Звон! Вверх! Вниз! И опять звон и песни. Качели, лошади, салазки — непрерывное радостное движение! Веселье подхватило ее как ветер; волосы растрепались, на щеках загорелся румянец. И сама она удивлялась, как не оступается, не падает, удерживает невидимые поводья. Все громче и решительнее — с блеском, с удалью, доходящей до исступления, — и так до самого конца, напоминающего прыжок с обрыва. До последнего, повисшего над пропастью аккорда, который слился с дружными аплодисментами. Почти не помня себя она остановилась, не в силах опустить правую руку и задержав ее над клавишами.

— Ну знаешь ли… — послышался голос Виктории.

Но прошло несколько дней, и возбуждение Маши упало. Думая о своем выступлении в госпитале, она приходила к мысли, что не оправдала ожиданий бойцов: играла, в сущности, плохо. Ошибалась, задевала не те клавиши, а что касается техники, то уступала ребятам из музыкальной школы. Только приблизилась к основной мысли, не более. И совестно было вспоминать те горящие глаза.

…А если бы этот день повторился, как бы она поступила?

Вероятно, так же, как и тогда…

— Ты просто глупая! — возмущалась Виктория. — Ты играла как самая заправская артистка.

— Ну да, как же!

— И обязательно должна продолжать учиться и поступать в Консерваторию.

— Вот вернемся в Москву, — мечтательно сказала Катя, при которой происходил этот разговор, — и все-все начнем.

Виктория широко открыла глаза, словно узнала что-то новое для себя, чего нельзя допустить.