Виктор Шевелов - Те, кого мы любим - живут

— Старательный, — зло подшучивали другие.

— А на кой хрен уму-разуму его учили в Питере? Зря, что ли? Само-собой — для угодничества!

— Расплодилось этих угодников, что саранчи.

— Нынче их праздник...

Неприязнь рабочих-деповцев к Павлу росла. Многие старики перестали с ним здороваться. А молодежь по­говаривала — не худо бы как-нибудь вечером придавить в темном углу выскочку; живым оставить, но так посчи­тать ребра, чтоб внукам заказал выслуживаться.

Отношение к Павлу круто изменилось, когда произошли события, раскрывшие глаза на вещи не только слепцам, но и зрячим... Правитель Богосу отдал приказ демонтировать последнее оборудование и отправить в Румынию, мастерские и депо закрыть. В спешке снима­ли станки, начали угонять подвижной состав. Хмуро, с тоской и злобой следили за происходящим рабочие. Каж­дый про себя сознавал, что творится нечто противоесте­ственное: вырывают из земли корень, чтобы не дать жить дереву — всему рабочему люду. Надвигался мо­мент, когда множество семей и без того нищих останутся вовсе безо всякого заработка, но каждый молчал. Мол­чал потому, что в памяти до боли свежи дни, когда была подавлена революция; на мостовых еще не высохла кровь. И надо быть безумным, чтобы начинать все сна­чала, тем более теперь, когда в городе скопище мате­рой солдатни, вооруженных до зубов наемников-чуже­земцев. Таким убить безоружного человека легче, чем улицу перейти. И каждый, взвесив все, решал, что жизнь его ему еще пригодится, и молчал.

— И долго будете молчать? — на станок в цехе де­монтажа вскочил Павел. Старая зажатой в руке фуражкой со лба выступивший от волнения пот, как горсть го­рячих искр, бросил в наэлектризованную толпу рабо­чих: — Вы как те каменщики, которые строят тюрьму, чтобы потом самим же томиться в ней. Своими руками затягиваете петлю на своей шее. Среди бела дня позво­ляете обворовывать себя. Более того — помогаете обво­ровывать!

К монтажникам потянулись рабочие из других це­хов. Явились стрелочники, путейцы, оставшиеся без рабо­ты кочегары и машинисты. Толпясь, они грудились во­круг Павла. Обветренные лица злы и хмуры. Не все верили ему. Но то, с чем он обращался к ним, опаляло сердца.

Голос Павла звучал резко:

— Оккупанты увозят станки, инструмент, все обо­рудование, угоняют вагоны, паровозы. Прицел у них снайперский, меткий — ударить по рабочему классу, са­мому опасному для них элементу, лишить его возмож­ности быть вместе и действовать сплоченно. Деморали­зовать. Убить рабочий класс как таковой, чтобы его и духу не было, и тем самым превратить Бессарабию в послушный придаток Румынии. Только слепые котята могут не видеть, чего хотят, куда метят бояре, помещи­ки и капиталисты. Так неужели дадим им без помехи докончить свое черное дело? Защита интересов Бессара­бии, защита интересов всех трудящихся — не наш ли это с вами кровный долг? Думайте и решайте сегодня, зав­тра будет уже поздно.

Недоверчиво, испытующе-враждебно глазевшая на Павла толпа ожила и зашумела:

— А мы вот возьмем, да и не позволим.

— Откуда ты такой выискался? Сперва молоко вы­три на губах.

— Их, учителей, сегодня — хоть пруд пруди.

— В шею грабителей!

— Не позволи-ли-им!.. — неслось со всех сторон.

— Нас мало! — перекрикивая шум, продолжал теперь уже уверенно Ткаченко. — Но сила наша — в сплочении, мы сильны силою своих мускулистых рук, нераздельной общностью интересов, и поэтому нас много, тысячи, мил­лионы. Так много, что мы можем скрутить в бараний рог всех буржуев. И сейчас, в этот ответственный для Родины час, когда наши братья и сестры за Днестром— в Красной России — подняли знамя свободы, порвали цепи рабства, в этот решающий для истории момент до­пустимо ли сидеть нам сложа руки? Поступить так, ждать у моря погоды — значит совершить преступление против самих себя. Сплочение и еще раз сплочение! Только единство спасет нас. Рабочие типографии, масло­завода, артелей — весь мастеровой люд города должен объединиться. Позволить Богосу увезти из Бессарабии то, что принадлежит вам, что создано вашими, товарищи рабочие, руками, — да это ж позор для всех нас! Долой иго королевской Румынии! Ни одного станка, ни единого винтика не дадим оккупантам!

Депо забурлило. Прерывисто и длинно, пронзитель­но взвыли гудки паровозов. Приостановилось движение. Лязгая буферами, застыли на месте составы. Город ис­пуганно насторожился. Богосу метался, бросался во все концы, готовил солдат. У основного барака депо собра­лись железнодорожники, толпились горожане. Корческу и его приспешников, попытавшихся было «навести по­рядок», заперли в кладовой для инструментов.

К вечеру уже бушевал многолюдный митинг. Нача­лась забастовка. В типографию, артели, на маслозавод были незамедлительно направлены делегации от рабочих депо: все должны примкнуть к железнодорожникам и поддержать начатое ими дело.

Ночью в доме Ткаченко собралась группа рабочих ведущих профессий. Спорили до хрипоты, прерывая друг друга. Под низким потолком плавали сизые полосы табачного дыма. Павел убеждал тех, кто сомневался. «Ты молодой и горячий. Нельзя», — возражали ему. Но Па­вел расшевелил, задел за живое даже самых очерстве­лых, опасливых и осторожных. Был создай комитет по руководству забастовкой. Во главе его встал Павел Ткаченко.

Утренняя заря полыхала в полнеба. Обстановка, как и сердца людей, накалилась до предела. Население, ис­терзанное террором, чинимым оккупантами, со щемя­щим страхом вступало на путь новой борьбы. Однако стоило бросить зажженную спичку, как горючий мате­риал вспыхнул. Забастовка началась. И теперь ею надо было руководить. Павел понимал — наступил, как ни­когда еще, сложный период в его жизни, в жизни десят­ков и сотен рабочих, в жизни маленького заштатного городка, всей Бессарабии. После разгрома октябрьских завоеваний вспыхнувшая забастовка явилась первым, факелом в, казалось, повсюду затихшей Правобережной Молдавии, и поэтому она должна была либо зажечь, вдохновить людей на беспощадную борьбу, либо уме­реть, не созрев, и тем самым стать предвестником дли­тельного мрака бесправия, кромешной тьмы.

Павел действовал решительно и быстро. Он требовал от комитета незамедлительных действий, старался не дать остыть внезапно вспыхнувшему огню. Паникеров и трусов, которые, как и во всяком деле, тут же объяви­лись, он с позором изгонял из рядов борющихся.

К городу прилегали села. Павел спешит установить с ними связь, шлет рабочих представителей к крестьянам; ни один человек не должен остаться в стороне.

Среди оккупантов забастовка вызвала переполох и растерянность. Длилась она уже пятый день. Бухарест приказывал Богосу — подавить бунт. Войска заняли исходные рубежи. В городе было объявлено осадное по­ложение.