Виктор Шевелов - Те, кого мы любим - живут

— Ну, чего пристаешь? — огрызнулся я.

В больших черных глазах девочки светился укор.

— У тебя, Коля, такой хороший папа. Все его в рай­оне знают. А ты? И тебе не стыдно? Посмотрел бы на себя в зеркало. Вот карикатуру на тебя нарисуем в стенгазете.

Я злился. И вместе с тем понимал, что бессилен пе­ред этой девчонкой.

— Ну и что из того, что ты знаешь моего отца? — сказал я. — Жаловаться пойдешь? Иди. Я не боюсь. Ко­за! А в стенгазете, попробуй только!

— И не думаю жаловаться.

Мальчишки стояли молча. Первый раз в жизни я испытал вдруг жгучее чувство стыда. Хотелось ска­зать Маше что-нибудь оскорбительное. У меня были счастливые минуты: я рассчитался со своим врагом, от­платил ему за себя и за своего отца. И вдруг эта дев­чонка с торчащими косичками сводила на нет мою ра­дость, мою победу. Жаль, черт возьми, что она не маль­чишка. А то я показал бы, как совать нос не в свое дело!

— Пойдемте, ребята. Болтать с нею — зря время тратить, — махнул я рукой и демонстративно направил­ся прочь. Мои товарищи захохотали, но я чувствовал себя скверно, хуже, чем после взбучек отца.

Что подумала тогда обо мне Маша — не знаю, но я очень злился на нее. Не любил, когда вмешиваются в мои дела: я считал, что поступаю правильно. И если меня наказывали за мои поступки, то делали это пото­му. казалось мне, что просто не понимали меня. Поэто­му я мирился со старшими и с их неумением разобрать­ся в причинах моих порывов. Но вмешательство Маши было необычным: ее упрек впервые заставил заговорить во мне голос неизвестного мне до этого чувства совести. Придя домой, я первым долгом посмотрел на себя в зеркало. Лицо мое распухло, под правым глазом чер­нел синяк. Я не был похож на самого себя. И радость победы над Петькой Самойловым показалась вдруг жалкой, никчемной. Защемило сердце. Что-то надломи­лось в моей груди. Я отказался от мысли убежать из дома и почему-то думал, как теперь встречусь с Машей.

На следующий день в школе я был тише воды, ниже травы. Классный руководитель Владимир Андреевич часто поглядывал на меня и, вероятно, думал, что я опе­чален тем, что часы мои в школе сочтены. Он подошел ко мне, погладил по голове и сказал: «Ничего, Коля, все образуется». Затем вызвал к доске. Я ответил без за­пинки заданный урок. Владимир Андреевич сочувствен­но вздохнул, хотел что-то сказать, но передумал и велел мне сесть на место.

Вечером меня вызвали в кабинет директора. Разго­вор был серьезным, но из школы не исключили. Влади­мир Андреевич и на этот раз уговорил директора.

Во мне происходило что-то непонятное мне самому. С Машей встреч я избегал и в то же время только о том и думал, как бы увидеть ее. Я даже решил изви­ниться перед нею, но смелости так и не хватило. Сбитый с толку этими новыми для меня переживаниями, я брел по коридору школы на большой перемене и нос к носу столкнулся с Машей. Они с подружкой о чем-то весело щебетали.

— Коля, здравствуй, — поздоровалась она. — Ты что, не видишь, куда идешь? — Глаза ее улыбались. От смущения я не нашелся что ответить. Наклонив голову, быстро прошел мимо.

— Постой, Коля. Куда же ты?

Запыхавшийся, я скрылся за дверью соседнего клас­са, сердце мое сильно стучало.

После этого случая при одной только мысли, что сей­час увижу Машу, вся кровь бросалась мне в лицо. Но зато тихая радость переполняла меня, когда я наблюдал

Машу издали, уверенный, что никто не замечает моих пристальных взглядов.

Все это так мало вязалось с задиристым вихрастым забиякой, каким был я до сих пор. Я себя сам не узна­вал: драки я прекратил, перестал проказничать, замк­нулся. Много думал. Перемены эти не остались неза­меченными моими родными. Отец опросил однажды: «Что-то ты, брат, слишком серьезным стал. Даже ску­кой в доме повеяло. Над чем так упорно думаешь, Ни­колай?» Не помню, что я ответил, но отец остался дово­лен. Он даже приласкал меня, что было с его стороны совсем неожиданным. «Учитель, — сказал отец, — хва­лил тебя сегодня. Ты лучше всех написал контрольную работу».

Но все это не утешало меня. Я словно попал в за­колдованный круг, хотел вырваться из него и не знал, как это сделать. Вернее, я не знал, чего, собственно, хочу вообще. О чем бы я ни думал, что бы ни делал, перед глазами всегда стояла Маша.

Майор стряхнул пепел с папиросы и некоторое время молча наблюдал за змейкой голубоватого дыма.

— Да, — сказал он, словно очнувшись, — я изменил­ся. В школе обо мне тоже переменили мнение. Даже на родительских собраниях стали в пример ставить: вот, мол, как надо воспитывать детей в семье... Но я лучше, чем кто бы то ни было, знал, что все, что говорят обо мне взрослые, на самом деле не так. Они и не догады­вались о причинах, которые меня делали другим. Но меня не трогало — ошибаются они или нет. Я был по­глощен собою, мне хотелось быть еще лучше. Подру­жился с книгой: читал много, без разбора. В школе со­здали драматический кружок. В кружке принимала уча­стие и Маша. Я, понятно, тоже записался. Моему появ­лению в кружке Маша обрадовалась, напомнила со сме­хом, как я бил Петьку и как грозил ей. Но мне ничего другого не удалось придумать, как ответить: «Не люб­лю девчонок».

— Ну и не надо. Подумаешь, цаца какая!.. — обиде­лась Маша.

Мне стало стыдно. Все, что я делал хорошего в по­следнее время, я делал ради Маши, хотел, чтобы ей всегда было хорошо, и вот опять обидел ее. Пуще огня я боялся, что кому-нибудь, и особенно ей, станет изве­стна тайна моих переживаний.

Репетиции в драмкружке "постепенно сблизили нас. Правда, в присутствии Маши я был молчалив, отделы­вался от ее вопросов односложными «да», «нет», но ра­довался, слыша ее голос. Я выделял Машу из среды ее подруг, видел, что она смелее и лучше других держится на сцене, интереснее говорит, что у нее красивее лицо, чем у ее подружек; словом, приписывал ей все самое лучшее. Меня распирало желание обо всем этом ска­зать Маше, но как только мы встречались, все хорошие слова застревали в горле, и если я что-нибудь и говорил, то обязательно какую-нибудь дерзость, обидную для нее. И ничего не мог с собой поделать.

Но как-то при мне один старшеклассник дернул Машу за косичку. Я весь задрожал и бросился на парнишку, тот закричал от испуга, растерялся и дал от меня деру.

— Опять драться? Ну почему ты такой драчун, Ко­ля? — сказала Маша, но в ее голосе я не услышал упрека.

— Пусть в другой раз знает, как задирать девчо­нок, — ответил серьезно я. — Хотя, может, и не стоит за вас заступаться. Все вы плаксы и ябеды.