Виктор Шевелов - Те, кого мы любим - живут

Прошло лето. В доме никто не догадывался о моих проделках. Борька пропадал иногда куда-то на целую неделю, и я не знал, что бы еще придумать, как прове­сти бабушку. Она при виде Борьки становилась чернее тучи, даже стала хвататься за сердце.

— Этот кот погубит меня. Не иначе как нечистая сила в нем сидит. Уж сколько луплю, а он знай свое, знай свое, паршивец! Терпенья моего больше нет, — жаловалась она деду. — Это лютый волк, а не кот. Завт­ра же в речке утоплю!

— На старости лет ты, мать, из ума выжила, — отвечал дед. — Такого мудрого кота, как наш Борька, на всей земле днем с огнем не сыщешь. Зря грех на душу берешь.

Бабушка сердилась. Дед пожимал плечами и молчал. Чтобы дальше не расстраивать бабушку, уходил.

А как-то мы остались на хозяйстве с бабушкой вдво­ем. Все наши, кроме меня и бабушки, уехали убирать подсолнух. Бабушка хлопотала у печки. Улучив минут­ку, когда она была особенно занята, я побывал в по­гребе. Вскоре туда наведалась после меня за каким-то делом и бабушка. И вернулась белая как мел и испуган­ная. Слова не выговорит. Оперлась бабушка о спинку кровати, отдышалась, И тут же распорядилась, чтобы я тотчас ловил кота — «нечистую силу» — и утопил. Но теперь, после ее приказа, испугался я. Убивать Борьку? Как же это?.. Борька был наш старый и мудрый кот. Когда я был еще совсем маленьким и не умел разгова­ривать, он забирался ко мне в кровать, щекотал меня своими длинными усами, весело играл со мной. А потом, когда я спал, он укладывался тут же, свернувшись клу­бочком, оберегал мой сон, и грел мне. бок своей мягкой теплой шубой.

Бабушка наклонилась под кровать и достала старый мешок и веревку:

— Неси сюда этого паршивца. Терпенья моего боль­ше нет. Чего стоишь? Быстро! — почти крикнула на меня бабушка.

Ослушаться я не мог. Борька же на этот раз не да­вался в руки и не только царапался, а зубами рвал мне пальцы, будто он чуял надвигавшуюся на него беду. Я с трудом принес Борьку, и бабушка втиснула его в мешок, завязала. Сказала, чтобы я немедля шел к речке и уто­пил Борьку. Сердце мое щемило. Кот-то ни капельки не был виноват...

3

Тропинка бежала огородами меж высоких кустов ко­нопли. Ноги мои отказывались идти вперед. За спиной у меня кот в мешке. Присмирел он, будто его в живых нет. До речки рукой подать; пахло водой, а вверху палило солнце. В голове у меня творилось чего-то такое, чему я никак не мог дать определения. Я знал, что мне жалко до слез Борьку, что он ни в чем не виноват и что я тот человек, кого надо утопить вместо Борьки. Но я боялся ослушаться бабушки.

В стороне, в двух шагах от тропинки, росла боль­шая, как копна, плакучая ива. Ее серебристые узенькие листья, нанизанные на упругие тонкие прутья, как сле­зы, скатывались до земли. Я остановился и стал глядеть на иву. Но она равнодушна и безучастна ко мне. У нее какие-то свои грустные мысли. За ивой текла река. Я боялся ступить дальше. Боялся потому, что мог сде­лать что-то такое необдуманное, что потом уже нельзя будет исправить. Я заставлял себя подбежать к реке и, закрыв глаза, скорее, чтобы ни о чем не думать, бросить мешок с Борькой в воду. А этого делать было нельзя — я уже отчетливо знал. Когда я не был виноват и меня наказывали, мне во сто раз было обиднее и я очень страдал. И не оттого, что мне было больно физически, а из-за чужой несправедливости. Борька, мой любимый, большеглазый, с белым и чистым, как снег, носом и рас­топыренными усами, страдал сейчас от моей несправед­ливости. Я видел однажды, как Борька дрался с длинно­хвостой крысой под амбаром. Глаза у Борьки горели, на спине шерсть поднялась бугром, как у ежа колючки. И весь он сжался. Потом вдруг взвился в воздух, проле­тел из одного конца в другой и всей тяжестью навалил­ся на крысу. Усы у Борьки задрожали, он сердито за­мурлыкал, захлебываясь. Но тут крыса, видно, укусила Борьку. Он со стоном отпрыгнул в сторону. Я подумал, что наш Борька трус. Но не успел я глазом повести, как он опять сцепился с крысой. Катался по земле какой-то один серый клубок. Поднялась пыль. Под амбаром не стало ничего видно. Шла какая-то возня, неслись визг, злое кошачье мурлыканье и хриплый писк. Я уже хотел бежать за бабушкой, звать её на помощь, как вдруг все утихло. Из-под амбара вышел наш Борька. В зубах за шею он волок крысу.

Борька выволок крысу на середину двора, брезгливо бросил ее, вытер свою морду о траву и, переваливаясь с боку на бок, важно направился прочь. Я хотел расцело­вать Борьку за храбрость. Он же меня не удостоил даже взглядом. Мой отец всегда называл Борьку «важной птицей».

Теперь, стоя у плакучей ивы, я верил, что это правда. Я был трусливее и хуже Борьки: я не мог открыться и сказать, что я во всем виноват. И я заплакал. Не отда­вая себе в том отчета, я быстро развязал мешок и вы­нул из него Борьку, прижал его изо всех сил к груди, И вдруг пустился бежать, но не к реке, а через огороды, прочь от реки, вдаль от села.

— Не приходи домой, Борька, родной, не надо! — кричал я ему сквозь слезы. — Не надо!

Я выбежал в степь. Белел один ковыль. Вокруг ни де­рева, ни человека. За ближним холмом кончалась земля и начиналось синее небо. Я выпустил Борьку из рук, крикнул еще раз ему: «Не надо!» — и со всех ног пустил­ся обратно. В мешок я положил камень и утопил его в реке.

Домой я вернулся молчаливым и, казалось, повзрос­левшим. На вопросы бабушки ничего не отвечал, и она решила, что Борьку я утопил. Никто не станет теперь, кроме нее, хозяйничать в погребе. В этом бабушка-была права. Никто! Но я на всю жизнь остался виноватым пе­ред Борькой.

КНУТ

Наш сосед Макар Добров был лихим наездником и пропащим, как говорила бабушка, человеком. Не любила она его и страшно сердилась, когда мой отец водил с ним дружбу.

— От Макара одни неприятности,—утверждала она. А мне Макар сильно нравился. С завистью я глядел на него, когда он верхом на вороном рысаке, поднимая пыль, проносился по улице нашего села. Все куры и утки с кудахтаньем шарахались в стороны.

— Угорелый, — ворчала бабушка. Моя мать подда­кивала и тоже отзывалась о Макаре дурно.

Бабушка выговаривала отцу:

— Водишься с этаким человеком. Беды с ним нажи­вешь!

Не знаю, как было у отца, а я нажил беду, одна только неприятность вышла от моего знакомства с Ма­каром.

Однажды встречает он меня на улице и спрашивает:

— Куда батьке уехал?

Я пожал плечами и ответил:

— Не знаю.

— Эх, ты, Незнайка Сидорович, — весело сказал он и небольно дернул меня за вихор. — Хочешь, пойдем ко мне, медом угощу?

Я оглянулся, не видит ли бабушка, и согласился.

Жил Макар через три дома от нас, на одной улице. Когда мы к нему пришли, он достал из погреба миску душистого меду в сотах и кувшин холодного квасу. Сам пил квас, а меня угощал медом. Пил и подмаргивал и вдруг спросил: