Виктор Шевелов - Те, кого мы любим - живут

— На это он мастак. Страдает хроническим словес­ным поносом. Но от речей не становится слаще: в Гер­мании объявил тотальную мобилизацию — всех под ме­телку.

— Не черните слишком! Факты есть факты. Шапка­ми их не закидаешь. А если будет это самое секретное оружие, кстати, это не фикция, то немецкому фашизму не ищите предела. Фашизм, кричим, фашизм, а под ружьем и правые, и левые, и социалисты, и демокра­ты — вся Германия. И кто знает, куда заведет кривая, но победы скоро не видать.

— Вы пессимист, майор.

— Нет, просто стараюсь носить башку на плечах, чтобы различить в шуме и треске возможное и реальное.

— Сила в молчании, а не в крике.

— Мы тоже по-настоящему научились мало гово­рить только сейчас.

— А как же все-таки насчет победы?

— Я лично впереди не вижу пока просвета.

— Солдаты — точный барометр: они судят верно!

— Вот именно! Проснулся сегодня утром и спраши­ваю у ординарца: «Колька, когда война кончится?», от­вечает: «Как сказать, товарищ подполковник, конца не видно. Вот когда немца побьем, тогда и войне конец. А вы как думаете?» «Как и все, — отвечаю. — Фаши­стов надо бить. И чем скорее, тем лучше». «Это верно,— поддержал Колька. — Кислых щей мы еще хлебнем».

— Вы, товарищ подполковник, долго собираетесь воевать!

— Я пытаюсь, как и майор, смотреть трезво реаль­ным фактам в глаза.

Но майор неожиданно переменил разговор:

— Чертовски жаль, что трезво! Я бы предпочел се­годня глядеть иным образом. — Взглядом он отыскал Звягинцева, добавил: — Чудак бестолковый соорудил этот клуб, а буфета не предусмотрел.

Офицеры рассмеялись.

— Идея, товарищи. Поручить капитану Звягинцеву сварганить это дело. Он мастер закатывать-пиры и стрелять лосей.

— Одного генеральского приказа избежал, во вто­рой попадать не хочу, — запротестовал Звягинцев; он не в настроении.

— Генерал сам выпить не дурак.

— Но не здесь же и не сейчас? Имейте совесть!

— Едем, братцы, ко мне! — пригласил подполков­ник. — У меня на передовой у старшины накопился энзе.

— После концерта с удовольствием, — согласился Калитин.

Подземное сооружение вместительно: два боль­ших зала, стены обшиты белым тесом. Саперы потру­дились честно: клуб оказался настоящим дворцом; ви­димо, мы стали тверже на ноги, начинаем учиться жить по-человечески.

Послушав одну группу офицеров, я отправился в другой конец зала. Ко мне присоединился Калитин. Вокруг шум, смех, звон голосов. Невольно вспомнил первый год войны, отступление. Мы были не те: смех, улыбка на лице казались тогда почти преступлением, сегодня преступление — отсутствие улыбки, смеха.

— Неужели поедете пьянствовать? — повернулся я к Калитину.

— И вы со мной!

— С меня хватит охоты. Сыт по горло.

— Я отказываюсь вас понимать, Метелин. Быть серьезным всегда успеете. Торопитесь быть глупым, ина­че жизнь приестся и наскучит, и будете ее тогда упо­треблять, как воблу, только с пивом. Сегодня хочу отдох­нуть и напиться. По-настоящему отдохнуть за весь этот долгий год войны. Этот клуб помог мне разглядеть самого себя, настроение поднялось: я — человек! Хитер мужик Громов. Хотя, конечно, дело не только в нем: ветер изменил направление, дует теперь нам не в лицо, а в спину. Громов этим клубом дал это особенно ясно почувствовать.

На глаза попался Соснов. Стоял он у входа с незна­комыми мне офицерами. Оживленный, приветливый.

— Глядите, как цветет Соснов.

— В принципе он человек-гвоздь, — сказал Кали­тин. — Но лакейская его должность губит его. Я уже советовал генералу: спасите своего адъютанта — пошли­те на передовую, в окопы. И чудак Соснов обиделся.

— Откровенно, мне он сегодня нравится. Непремен­но найду случай помириться с ним.

— Разве вы в ссоре?

— Я как-то сказал ему, что он герой не социалисти­ческого реализма: форма в нем не соответствует содер­жанию.

Калитин захохотал:

— Вообще он красив, дьявол. Женщины таких лю­бят, они сентиментальны. — И, прервав себя на полу­слове, воскликнул: — Ба, так эго же Арина, любовь моя! — и ускорил шаг, — Я обязательно должен вас по­знакомить.

В дальнем углу в окружении толпы мужчин стояли мои новые знакомые Арина и Надя. Отчего-то кровь бросилась в лицо, чаще забилось сердце. Надя смеется, глаза блестят хмелем, светлые, как лен, волосы льются на плечи. Арина не безучастна к шутке, но сдержанна.

— Товарищи командиры, — пробиваясь сквозь плот­ное кольцо, издали крикнул Калитин. — Тут где-то место отведено для прессы!

Его появление встречено одобрительным шумом; он со всеми знаком, чувствуется — ему симпатизируют. С полуслова он завязывает беседу. Девушки поглоще­ны им, смеются офицеры, острят. «Пресса, — подумал я, глядя на Калитина, — как она умеет быстро устраивать­ся в любых условиях и в любое время».

— Мой самый неактивный внештатный корреспон­дент, старший лейтенант Метелин, — представил он ме­ня девушкам.

— Мы знакомы, — сказала Арина.

— Вот как?! Это опасно... для меня, — рассмеялся Калитин. — Но я верю в добропорядочность старшего лейтенанта, — и повернулся к Наде. — Как вы полагае­те, можно верить ему?

Девушка пренебрежительно закусила губу:

— Старший лейтенант герой, но не моей повести.

Тут же Калитин воскликнул:

— Что, схватил щелчок по носу?

— От Нади получить щелчок — уже благодать, — отшутился я.

Откуда-то вынырнул Звягинцев: Генерал только что похвалил его за клуб, и он сиял, как никелированный самовар. Не утерпел о благодарности сообщить нам тут же. Но, честно говоря, хвалу стоило воздать скромному, невидному собою командиру саперного батальона: ден­но и нощно пропадал здесь человек, мудрил, выискивал, строил, чтобы было легко и удобно. Звягинцев налетал инспектором, и то изредка. И вот — он герой дня.

— Сапера, поди, забыл пригласить на концерт? — спросил я.

Звягинцев замялся:

— Его что-то не видно.

— Так устроена жизнь. Создают одни, лавры пожи­нают другие, — философски заметил Калитин.

На Звягинцева набросилась Надя:

— Он нас с Ариной и то не соизволил пригласить] Ему не до сапера.

— Я же тебе говорил, родная, завертелся. Дел по горло!

Когда что нужно Звягинцеву, — не унималась Надя, — он само внимание и чуткость. Едва же ото­шел — все из сердца вон. Удивительно, как это можно? Вы же обещали зайти.

— Плюньте на него, Надя, — посоветовал Калитин.

Звягинцев горячо стал оправдываться.

— Сделайте это в письменной форме, товарищ капи­тан, и мы опубликуем на страницах моей газеты.

Толпа вокруг росла. Полетели реплики, как дробь, ранили остроты. Звягинцев незаметно толкнул меня в бок: — Кто тебя тянул за язык вспоминать этого сапе­ра? Надя теперь со света сживет, будет петь Лазаря.— И сощурил глаза. — Ну как, мила? Калитин глаз не сводит.