Виктор Шевелов - Те, кого мы любим - живут

— Эта девушка напоминает Наташу, — заметил Са­нин. — Хотя внешне сходства нет. Чуть было не бросил­ся к ней. Все так остро встало в памяти.

— Как ваши гитара и шахматы? Улеглись страсти?— спросил я, желая отвлечь Санина от начатого им раз­говора.

— Улеглись. Забыты старые друзья. Увлекся англий­ским языком.

— Почему именно английским?

— Ему, русскому и немецкому сегодня принадле­жит мир.

— А французский?

— Он, как и испанский, утратил былую славу. На­деюсь еще побывать с экскурсией в Австралии, Индии, Африке и узнать все самому, без переводчиков.

Санин! Всегда в нем все мне родное и близкое: и его глаза, светящиеся умом из-под густых белых бровей, и суровая диогеновская внешность, и угловатость, кото­рую он тщетно старается скрыть.

— Ты извини, — сказал он, — что вспомнил Наташу, к слову пришлось. Ее так до конца и не понял. Она почти такая же закорючка, как и ты. Двое моих не до конца понятых детей. Пожалуй, самых любимых. Хоро­ши же вы у меня! Вот и она, уехала — и ни слова, ни привета. Хотя бы смеха ради черкнула старику.

Санин заторопился. Я вызвался его проводить до передовой, но он не позволил мне сделать этого. У во­рот еще раз пожал руку. Глядя в глаза, спросил:

— А тебе Арина не напоминает Наташу? Я, собст­венно, для этого и заглянул на полевую почту. Чтобы поглядеть. Слышал, у тебя с Сосновым неприятности. Но, кажется, ничего, пожара никакого нет? Да, получил от Питерцева письмо. Ты помнишь его? Учится. Дово­лен. Он разыскал Наташу. Кто знает, может, после войны будет зал, музыка. За дирижерским пультом — композитор Питерцев. В зале тихо. В зале, музыка. В зале самая красивая женщина — Наташа. Музыка и она что-то одно целое, олицетворение чего-то непости­жимо прекрасного. Ими живет Питерцев.

— Зачем вы мне это говорите? — сухо сказал я.

— Я ведь очень люблю тебя, Саша... — он не догово­рил, и мы расстались.

Арина через окно поманила меня в дом. Прижалась к стеклу, нос расплюснулся белым пятаком, и я неволь­но улыбнулся. Старик хотел разворошить, а может быть, и вернуть прошлое. Арина... в ней много есть от Ната­ши. Нет, там я — сомневался, Арину — люблю! И этого не понять Санину.

Вечер провел в обществе Соснова. Карпинский на седьмом небе: наконец-то найден общий язык. Соснов и я — оба мы увлечены его подчиненной. Соснову он не намерен перечить, потому что он сам подчинен ему по службе, ко мне питает симпатию, и голова идет кру­гом: как поступить так, чтобы угодить обоим. Сегодня же царит мир, обещающий долгое благоденствие. Тор­жествовало любимое занятие Соснова — резались до одури в карты. Арина была весела, сдержанна со мною и непринужденна с моим соперником. Соснов снисходи­тельно шутил, был открыт, весь светился. Из-за двери Варвара Александровна сердито посмотрела в мою сто­рону. Смысл ее недовольства был понятен. Откровенно, у меня самого на душе кошки скребли, сдержанность Арины со мною и непринужденность с Сосновым были похуже, чем ушат ледяной воды на голову.

В одиннадцать я стал прощаться. Соснов уходить еще не собирался, подмигнул Карпинскому — ставить самовар. Арина, перехватив мой взгляд, подала знак, что хочет встретиться, когда все разойдутся. Я склонил голову.

— Желаю вам успехов, товарищ капитан!

Он обжег меня взглядом. Но спохватился, процедил:

— Вашими молитвами.

Будь у меня возможность убить в себе любовь или честно застрелить Соснова, я бы, не раздумывая, сделал это. Но чувство во мне сильнее меня; убить же Соснова я не могу. Остается третье, самое смешное и жалкое — ревность. Иду по улице, и земля припекает пятки — на­столько зол! Арина сегодня — загадка. А разве вчера она не была ею? И не станет ли еще большей загадкой завтра?

В полночь я был в условленном месте — в конце двора, за огородами у двух старых ив. Этот закоулок для встреч избрала Арина. У соседнего дома расхажи­вал часовой. В небе плыл месяц. Я глубже спрятался в заросли кустарника у забора. Внезапно тучей нахлыну­ли сомнения — глубоко и искренне, ли во мне чувство? Как грязный сапог, наследила в груди ревность. Это уже не только эгоизм. Утрата веры, оскорбление че­ловека, которого любишь, пекусь о самом себе. В те­ни крыльца мелькнула Арина, тропою направилась к ивам.

Как удары сердца, отчетливо услышал ее шаги. Вы­шел навстречу.

— Александр, насилу разделалась. Просто жалко его. Но мне долго нельзя, он еще у нас...

Минута раздумий и колебаний. Я резко повернулся, ушел.

— Александр...

Прав ли я?

Быть может, Соснов ей ближе, с ним непринужден­нее веселье, слаще свобода, и мне разумнее удалиться...

Не предполагал, что подруга Арины Надя вызовет у меня столько противоречивых размышлений. Звягинцев стрижет все, что попадает под руку, угрызения совести не донимают его. Мудрость жизни для него состоит в том, чтобы беззаботно и весело пользоваться ее дарами.

Утром он навестил меня. Городил всякую чушь, убе­ждал, что торопится, у него свободной минуты нет, но время шло, а он уходить не собирался.

— Не морочьте голову, капитан, выкладывайте, что вам надо от меня?

Звягинцев всплеснул руками, обвинил в бестактно­сти: ко мне зайти просто так, без всяких причин, нельзя. И гут же спросил:

— А где твой опекун?

Я пожал плечами. Кремлев находился за бревенча­той стенкой, разговора нашего слышать он не мог.

— Да я не о том, — просиял неожиданно Звягин­цев. — Скажи, не можешь ли ты отправиться на пару часов вечером к опекуну? У меня с Надей предстоит серьезный разговор. Кульминация. Я должен ей все высказать и поставить крест.

— Жене письма строчите, в верности клянетесь?

— Ты плохо понял. Эта вертихвостка вздумала на­ставлять мне рога. А если б даже я попросил землянку не для разговора? Ворчишь, как моя въедливая теща. К жене я вернусь, никуда не денусь. А от этого меня не убудет...

— Делайте, что хотите, — махнул я рукой.

— Вот это разговор мужчины! — Звягинцев благо­дарственно кивнул и почти тут же вихрем вылетел из землянки.

...Уже час, как у меня сидит Надя. Звягинцев где-то задерживается, Это угнетает ее. Мое общество тоже ей

в тягость, но она пытается шутить. У нее непостоянный характер, скоротечные чувства, вернее, характера нет совсем. Так кажется мне. Яркая, симпатичная, знающая себе цену; у нее дразнящие бедра, высокая грудь. Се­рые глаза, точно смоченные, блестят. Она твердит мне, что влюбчива. Искренне, до боли переживает привязан­ность. Но завтра вдруг может легко разлюбить и с не­обычайной силой отдаться новому порыву. Только в Звягинцеве нашла она человека, которого давно ждала.

— Хотя, если чистосердечно признаться, все воен­ные одного покроя. Их различают по знакам отличия. Чем выше чин, тем мужчина заметнее.