Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2

— Что же мне теперь делать? — грустно ответил Ленька. — Хочу.

В тот предвечерний час, когда наши рыболовы вытащили лодку на берег, сухой треск мотоцикла нарушил тишину крайней от Егорлыка грушовской улицы. В седле горбился плечистый мужчина в ветровых очках и в парусиновом, нараспашку, пиджаке; ветер рвал полы, трепал и раздувал их, как крылья. Усатое его лицо, крупная, повязанная косынкой голова были припудрены пылью. В багажнике подпрыгивал тощий рюкзак. Наклонясь вперед и держа руль в сильных руках, мотоциклист протянул по улице ровную строчку пыли и подкатил ко двору вдовы Анастасии Гребенковой — матери Олега. Калитку толкнул передним колесом и, опираясь ногами о землю, подрулил к порогу. Поставил машину на рогатки, снял очки, сорвал с чубатой головы повязку, стряхнул пыль и, вытирая лицо, осмотрелся.

— Эй, хозяева! — крикнул он и постучал в дверь. — Настенька! Олежка! Племянницы! Да есть тут живые люди?

— Кто такой шумливый?

Из сарайчика, нагибаясь в дверях, с ведром вышла Анастасия. Следом за ней появился телок, облизывая измоченные молоком шершавые губы. Анастасия увидела приезжего и уронила пустое ведро.

— Гриша! Братушка! — всплеснула она руками. Ты, как птица, слетел с неба!

— Летел птицей — это верно. — Григорий подошел к сестре, обнял ее. — Только явился не с неба, а со степей. Скачу в Ставрополь получать стригальные аппараты. Стрижку начали, а техники не хватает. Да и с транспортом у меня трудно. Шерсть надо вывозить, а грузовиков недостает. Вот и завернул в Грушовку. Завтра пойду к Ярошенке просить грузовиков. Жаркая у нас наступила пора, Настенька! И вот выпал случай проведать тебя. Выскочил я на главный тракт и пришпорил своего конька. Отмахал степью километров двести и вот приземлился возле твоего порога.

— То-то тебя как запудрило! — Анастасия пригладила ладонью затылок брата, потрогала усы. — Весь-то как побелел.

— От пыли, — с улыбкой ответил Григорий. — Суховей у нас гуляет. Жжет все… Ну, сестренка, дай воды — седину смыть.

Анастасия пошла в хату, принесла ведро с водой, кружку, тазик, мыло, полотенце. Григорий снял пиджак, рубашку. Сестра поливала из кружки в широкий ковшик его ладоней, на засмоленную шею. Вода, стекая с плеч, мочила волосатую, как клок овчины, грудь, струйками сочилась по мускулистой спине.

Анастасия смотрела на жилистую мужскую спину, на ленточки стекавшей по пояснице воды, и вспомнилось ей, как вот так же посреди двора июльским вечером 1942 года умывался ее муж. Сапоги на нем были стоптаны, изъедены грязью. На пороге лежал автомат, прикрытый побуревшей от пыли и пота гимнастеркой… Танковый полк, в котором служил автоматчик Гребенков Андрей, без боев отступал за Маныч. На короткий привал танки остановились в соседнем селе Кугульте. Андрей забежал домой на часок. Успел умыться и повидаться с семьей. Он вытирал полотенцем смуглую шею, смотрел на Анастасию, державшую на руках ребенка. Глаза у Андрея ввалились, в глубине их таилась неисходная тоска. Надел гимнастерку и взял на руки сына. Отвернул уголок пеленки и, не отрываясь, смотрел на его крохотное личико. Вглядывался в тонкий, карандашный след бровей, в несмышленые черные глазенки. Брал губами нежные пальчики, улыбался молча. Две старшие дочки — Ольга и Соня — стояли тут же. Свободной рукой Андрей привлек к себе и дочерей.

— Отходите, Андрюша? — спросила Анастасия.

— Приходится, ничего не поделаешь.

— А как же мы?

— Крепись, Настенька. Что поделаешь? Война. — И, целуя сына, шепнул ему на ухо: — Ничего… Мы вернемся.

В сумерках, прощаясь за воротами, Андрей обнял Анастасию, ладонью вытер слезы у нее на щеках, торопливо целовал.

— Спасибо тебе, Настенька, за Олежку: славный у меня сынишка. Сбереги его. Пусть продолжает мой род. На войне всякое бывает. Может, и не вернусь. Ну что ты, Настенька. Слезами горюшку не поможешь. Не надо, не плачь. Прощай!

Ушел в завечеревшую даль — и не вернулся…

— Настенька, ты чего такая грустная? — спросил Григорий, беря из рук сестры полотенце. — Или не рада гостю?

— На тебя засмотрелась и Андрея вспомнила. — Вздохнула и, желая переменить разговор, сказала: — А пыль-то у тебя, Гриша, не отмывается! Ой, братушка, как же ты постарел! Уже и в усах залег иней?

— Залег, окаянный, не смоешь! — отшучивался Григорий. — А может, тебе показалось? Редко я у тебя бываю. Сколько это мы не видались?

— Кажется, второй годок.

— Ну, рассказывай, как живешь? — спросил Григорий, когда они вошли в хату. Анастасия угостила брата парным молоком.

— Вижу, корова у тебя отличная, молоко свое, телок, свинья, куры. Работаешь все там же, дояркой?

— Привыкла на ферме, — ответила Анастасия, глядя на брата и подперев щеку кулаком. — О своей жизни я тебе писала. Дочек выдала замуж: одну — зимой, другую — весной. Что же ни ты, ни Дарья на свадьбу не приехали?

— Дарья занята хозяйством, а я от овец не могу оторваться. Мои ведь тоже подросли и разлетелись. Мы теперь с одной Марфуткой. Девчушка растет. Она с твоим Олегом одних годов. А где наследник?

— Ох, горе мне, Гриша, с этим наследником!

— Что так?

— Какой-то растет чудной. Непоседа!

— Чего удивляешься? Знать, в отца пошел. Помнишь, каким был Андрей в молодости?

— Помню, как же! А тут еще в наш Егорлык пришла Кубань. То, бывало, в эту пору Егорлык пересыхал, а теперь живет. Хорошее это дело своя вода, а только разбаловались на воде дети, удержу нету. Как что — на Егорлык купаться или рыбачить. Мой Олег все дни пропадает там. Учился в этом году плохо. Непослушный, неласковый. Где-то раздобыл лодку. На зорьке уплывает со своим дружком — соседский мальчик Алеша, — а вечером заявляется. И слова ему не скажи, отбивается от рук.

— В школе как у него? Не провалился?

— С грехом пополам семилетку кончил.

— Что решаешь дальше? Будет десятилетку кончать?

— Ты его спроси. Самонравный стал! — Анастасия тяжело вздохнула. — Я уже с ним вела разговор, да что толку? Влезло ему в голову быть ученым по овцам. Рвется в техникум по животноводству… тут у нас, в Грушовке.

— Кем же он намеревается стать? Зоотехником или ветеринаром?

— Разве он скажет. Видно, ребячество это. Узнал, что его отец был чабаном. Буду, говорит, ученый по овцам, и все. Поговорил бы ты с ним, Гриша, по-мужски. Отговори его, пусть бы лучше кончал десятилетку.

— Я тебе, сестра, так скажу: дело Олег задумал стоящее, — одобрил Григорий. — И что к овцам его тянет — тоже хорошо. Но, перед тем как поступить в техникум, пусть он лето поживет у нас в Сухой Буйволе. Походил бы за отарами, это ему пошло бы на пользу. Вкусил бы чабанской жизни.

— Чабаном хочешь его сделать? — удивилась Анастасия. — И не думай, Гриша!