Зигмунд Скуинь - Кровать с золотой ножкой

Объяснить последующее лишь волнением было бы неверно. Но Эдуард не привык притормаживать свои влечения. Он умел быть напористым, грубоватым. Обеими руками схватил Карлину, но она вырвалась столь энергично, что Эдуард был вынужден отступиться.

— Уж это слишком, — просто сказала она. — Мне было велено встретить вас, поселить в этой комнате, пока не подыщете себе пристанище.

— И только? — Он улыбнулся, пытаясь все обратить в шутку. — Не может быть.

— Да. Я заночую у Валин Клегер, она живет неподалеку.

Карлина прошла на кухню подогреть воду для ванны и приготовить завтрак, а вернувшись, спросила, не хочет ли он закурить или выпить. Сигареты на полке, виски в шкафу. Для ясности добавила:

— Как Микаэл оставил, так и стоит.

— Кто такой Микаэл, позволено будет узнать?

— Во-первых, анархист, не признающий ничего, кроме вооруженного бунта.

— А во-вторых?

Карлина сделалась серьезной:

— Инвалид. Несчастный человек. Когда-то был с нами.

— Понимаю.

— Ничего вы не понимаете. Америка, жестокая страна.

— Полагаете, более жестокая, чем Россия?

— В России зреет революция, там все переменится.

— В Америке тоже будет революция.

— Подготовить революцию — титанический труд. В Америке задаром никто ничего не делает.

В этой неожиданной дискуссии Эдуарда интересовали главным образом отношения Карлины с Микаэлом.

— Не знал, что вы замужем.

— Я не замужем. Микаэл не признает формальностей. Мы познакомились на корабле. У него в Америке был брат. Год назад Микаэл добился своего — рабочие судоверфи проголосовали за забастовку, и той же ночью, когда он возвращался домой, его ранили из проезжавшего автомобиля.

— Везде примерно то же самое.

— Как сказать. Здесь в ходу такой анекдот: «Я выиграл, говорит один, у меня три туза. Плевал я на твоих тузов, отвечает второй, у меня шестизарядный револьвер».

— Ладно, Карлина, постараюсь запомнить, что играть в карты в Америке небезопасно.

— В Америке небезопасно трогать бизнес. Не имеет значения, кто ты, к какому классу принадлежишь.

— Чем он занимается в настоящее время?

— Микаэл? Спросите чего полегче. Две недели назад сказал, что учится стрелять левой рукой. Хорошо, если б он здесь пока не появлялся. Но этого вам не могу обещать.

Так началась жизнь Эдуарда Вэягала за океаном, продолжавшаяся двадцать восемь лет. За эти годы он приобрел не только новые имена — Эдвард Уэйглл, Эдуардо Родригес, — ио и новое мировосприятие.

Хотя на свои нервы Эдуард не жаловался, но в первую ночь у Карлины спалось плохо. В голову лезли разные мысли: как устроиться с жильем, пока не наладятся связи, как быстрее подыскать работу? К деятельности профессионального революционера в здешних условиях он себя чувствовал неподготовленным.

Спозаранок загудели на разные голоса окрестные заводы. Обманчивое тепло камина за ночь улетучилось, выстуженная комната стала похожа на погреб. Хлесткий океанский ветер громыхал оконными переплетами, трепал занавески.

Перекусив оставленными Карлиной бутербродами, Эдуард написал Чалису открытку о своем прибытии и отправился осматривать город.

Вечером, возвращаясь домой, Эдуард еще издали заметил в окне свет. Ну вот и хорошо, подумал он, заодно познакомлюсь и с анархистом Карлины. Повертев в руке ключ, Эдуард сунул его обратно в карман и нажал кнопку звонка.

Предположение, что в квартире находится Микаэл, не подкреплялось никакими дедуктивными доводами. Просто мысль о Микаэле явилась настолько объемной и зримой, что, вопреки своему правилу всегда учитывать несколько возможностей, на этот раз об ином варианте Эдуард не подумал. И потому при виде Карлины — опять же вопреки натренированному хладнокровию — растерялся как мальчишка.

— Рад видеть супругу и хозяйку! — воскликнул он, сознавая, что слова эти, хотя и сказанные в шутку, были вполне искренни.

Появление Карлины вернуло комнате уют, который он почувствовал, впервые в ней появившись. Трепетные языки пламени в камине, приглушенные тени — все излучало тепло и покой.

— Ничего не поделаешь, на какое-то время вам придется смириться с моим присутствием. К Валии из Детройта неожиданно нагрянули родственники. — Смерив Эдуарда долгим взглядом, Карлина добавила — Разумеется, я могла бы пожить в гостинице, но жаль выбрасывать деньги на ветер.

— Так, может, лучше уйти мне?

— Нет, зачем же? Буржуйскую мораль оставим буржуям. Не стены делают людей порочными.

Их совместная жизнь была необычна. Они спали в одной кровати, разделенной узенькой подставкой для цветов, с которой ради безопасности поснимали цветочные горшки. Вначале эту символическую преграду Эдуард, разумеется, пытался преодолеть, но все их поединки неизменно завершались победой благоразумия Карлины.

— Я бы, конечно могла уступить, — как-то обмолвилась она, — но это бы нас только запятнало. Любви между нами нет, просто мы друг у друга оказались под рукой. Если тебе нужна женщина, наведайся к одной из тех, кто этим промышляет.

«Она права, — подумал Эдуард. — В самом деле, распущенность, и больше ничего».

Но поутру, отправляясь на поиски работы, он поймал себя на том, что с нетерпением ожидает вечера, когда снова увидит лицо Карлины, на котором неумолимый паук увядания уже сплетал едва заметные сети морщинок. Карлина не пыталась его соблазнить — раздевалась и одевалась за ширмой, в постели лежала смирно, не расхаживала по квартире в открытых домашних платьях. И все же ему постоянно мерещились ее вскинутые над головою руки, обсыпанная веснушками шея, мягкий выгиб спины. По ночам близость Карлины становилась мучением. Как-то после очередного кошмара, с бешено колотящимся сердцем и затаившимся дыханием он подскочил с постели и в лунном свете увидел рядом плечо Карлины, и тогда Эдуард, не столько даже рассудком, сколько жаром воспламененного тела вдруг понял, что больше не в силах терпеть эти муки, что они сами себя бесчестно обманывают. Цветочная подставка отлетела в сторону. Захваченная врасплох Карлина не противилась. Возможно, поначалу и не поняла, что происходит. Взрывом обоих швырнуло в свободное пространство — как спущенные с предохранителя пружины. Мысли появились позже, когда оба пришли в себя.

— Ужас! — проговорила Карлина. — Просто ужас! На свете, видишь ли, есть еще и Микаэл. Я не имею права его бросить.

Эдуард смотрел на бледное лицо Карлины. Меньше всего сейчас хотелось думать о Микаэле. Перед глазами возникла давняя картина. Его, разбуженного дурным сном, пришла успокоить мать — в ночной рубашке, с таким же озабоченным выражением на лице, с такими же растрепанными волосами. Даже тело Карлины пахло, как тогда материно. Никакая другая женщина не вызывала в нем таких странных чувств.