Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 4

«Да ты что? — удивился Калашник. — Уважаемая женщина, зачем же ее заменять?»

«Так ведь Аничкина многим девушкам и юношам годится в матери. Ее старший сын уже комсомолец, а ее все еще зовут Лелей. Да и всем же видно: плохи у нас дела с комсомолом и молодежью, нет у них настоящего вожака. Лично я ничего не имею против Аничкиной, но ей уже пора переходить на другую работу. Понимаю, это нелегко».

«Аничкину оставим, — заявил Калашник. — Видишь ли, вопрос об Аничкиной возникал и раньше, еще при Коломийцеве. Мы подумали, посоветовались и пришли к выводу оставить все так, как есть. Да и на какую работу ее пошлешь? Подумал об этом? У нее нет никакой специальности, а дома семья и муж-инвалид. Так что пусть Аничкина еще потрудится на комсомольской ниве. — Калашник раскрыл коробку «Казбека», взял папиросу и, разминая ее в пальцах, усмехнулся. — А то, что ее зовут не по имени и отчеству, а Лелей, так это же пустяк. Как тебе известно, у молодых людей на сей счет свои правила. Помнишь, меня звали Тасиком вместо Тараса, тебя Антошей, и ничего плохого в том не было».

«А как быть с редактором газеты?» — спросил Щедров.

«Тоже оставим, без редактора нельзя. — Калашник прикурил, папиросу, подумал. — Как мужчина, я тебя, Антон, вполне понимаю: эта экстравагантная девица не в моем вкусе».

«При чем тут мой вкус?»

«Признаюсь, я тоже не в восторге от подобного рода ярких фифочек, — не отвечая Щедрову, продолжал Калашник. — Но Марсова и умна, и свое дело знает, и пребывает не столько в настоящем, сколько в будущем. А тот факт, что она добровольно сменила столицу на станицу, чтобы показать, какой в современных условиях должна быть районная газета, тоже говорит в ее пользу».

«Может, спросим у членов райкома? Что они скажут?»

«Можно и спросить, — согласился Калашник. — Ты вот что. Полистай для интереса подшивку «Усть-Калитвинской правды», и ты убедишься в новаторских тенденциях ее редактора. — Калашник улыбнулся, поглаживая усы. — Антон, с чего думаешь начать свою деятельность в Усть-Калитвинском? Небось еще в Москве все продумал, все взвесил? От меня ничего не скрывай. Тайну не выдам, и помочь, если нужно, помогу».

«Тарас, доводилось ли тебе проходить сквозь лесные заросли?»

«Не припомню. А что?»

«Если говорить иносказательно, то в Усть-Калитвинском мне придется пройти сквозь такие заросли, — продолжал Щедров. — Разумеется, я знаю, что мне надо делать; знаю главное, так сказать, свою сверхзадачу, то есть знаю, что Усть-Калитвинский должен стать передовым районом. Однако в каких-то деталях я не знаю, как мы будем работать, какие на пути встретятся трудности, как я, например, до сегодняшнего дня не знал, как пройдет конференция, кто здесь редактор газеты и секретарь райкома комсомола, какой у нас с тобой будет разговор. Иными словами: главное — пройти, а что нам встретится на пути, будет видно».

«Метафора? — Калашник усмехнулся. — Помню, еще в комсомоле ты любил обращаться к метафорам!»

«Легче и доходчивее излагать мысли».

«Но метафора метафорой, а план работы тебе нужен?»

«План составить нетрудно, — ответил Щедров. — Но партийная работа, как я ее понимаю, является делом творческим, и тут одного перечня мероприятий мало».

«Ну хорошо, подражая тебе и говоря иносказательно, я спрашиваю: какие «заросли» ты уже видишь?

«Самые трудные — повыше бы поднять авторитет коммунистов, — не сразу ответил Щедров. — Их политическую и трудовую активность. А еще более трудные «заросли» — устойчивая экономика колхозов. По этой причине хочу заранее заручиться словом Румянцева и твоим: прошу вас в этом году по продаже хлеба не требовать от устькалитвинцев больше того, что им положено продать по плану. Дайте нам возможность свою активность уже в этом году подкрепить рублем и зерном. Дадите устькалитвинцам такое слово?»

«Посмотрим, какой получим хлебный баланс по краю, — сказал Калашник. — Ты заботишься об устькалитвинцах, и это понятно. А у нас с Румянцевым забота обо всем Южном. Так что с обещаниями повременим. Дождемся уборки, подсчитаем, а тогда и посмотрим…»

«Тогда будет поздно».

«А сейчас еще рано».

«Но тебе же известно, что самая низкая оплата труда в Усть-Калитвинском. А почему?»

«Сами колхозники виноваты…»

«Как тебе не стыдно, Тарас! Да почему же виноваты колхозники? А разве те, кто управлял районом и краем, ни в чем не повинны?»

«Боюсь, Антон, мы поругаемся».

«Если нужно, то и надо нам поругаться. Бояться нечего!»

«Мой тебе совет: лес лесом, через заросли проходи, о своей сверхзадаче думай, но не горячись и не вздумай разгонять тех, кто работал здесь до тебя. — Добрая улыбка озарила усатое лицо. — Помни: внимательность, осторожность. А то можешь вызвать огонь на себя».

«А если в интересах дела?»

Калашник не ответил.

Щедров вернулся в комнату, присел к столу, раскрыл тетрадь, взял карандаш и стал писать. «Калашник призывает к спокойствию и боится, что мы поругаемся. По всему видно, этого-то нам как раз и не избежать. Все в жизни ему предельно ясно и просто. И Аничкину сохранить, и Марсову оставить. Мне надо меньше размышлять и больше действовать. Кто даст совет? Кто подскажет?..»

Он закрыл тетрадь, разделся и лег в постель. Погасил свет и лежал с закрытыми глазами. Думал о том, что завтра же отправится в станицы, к людям, и что там, в колхозах и бригадах, для него многое прояснится из того, что сейчас кажется неясным. И опять мысленно обратился к «районному коллективному разуму». Многих членов бюро он пока что знал только в лицо и по анкете.

«К примеру, что мне известно об Орьеве? — думал Щедров. — Разве только то, что в Усть-Калитвинском прокурором он работает недавно. Выделяется элегантной внешностью, носит форменные шинель и фуражку. Подтянут, всегда чисто выбрит. А что я знаю о Приходько? Солдатская выправка, носит полувоенный костюм, сапоги с короткими голенищами. Как-то я спросил: «Анатолий, откуда у тебя армейская стройность?» — «Так ведь я три года прослужил солдатом». У него трое детей, жена — учительница. Смотрю на Приходько и ловлю себя на мысли: нравится он мне, и я по-хорошему завидую ему… А почему мне не нравится Марсова? Видимо, не потому, что она, как сказал Калашник, «фифочка», что курит и броско одевается, а потому, главным образом, что мы с нею слишком по-разному мыслим…»

Вспомнил, как после конференции Марсова пришла к нему. Те же льняные пряди обрамляли припудренные щеки, тот же смелый взгляд слегка подсиненных глаз и то же откровенное желание своей внешностью обратить на себя внимание. Она протянула Щедрову руку, наигранно улыбаясь, на стол положила «Усть-Калитвинскую правду» и сказала:

«Антон Иванович, свежий номер».

«Я уже читал».