Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 4

«О! Это похвально! Ну как, нравится?»

«Как вам сказать? Что-то не очень…»

«Вам не нравится этот номер?»

«Не только этот. Я просмотрел подшивку».

«Неужели? — искренне удивилась она. — Меня это радует! К примеру, Коломийцев свою газету вообще не читал… Так что же вы можете сказать?»

«К сожалению, ничего хорошего».

«Вот как! А почему?»

«Если бы по нашей газете кто-то вздумал составить представление о жизни Усть-Калитвинского, то из этого у него ничего бы не вышло, — сказал Щедров. — Жизнь района, его дела, его нужды, труд людей, их горести и радости проходят где-то сами по себе, а газета живет сама по себе».

Марсова слушала, и ее лицо не выражало ни недовольства, ни удивления. Она села на диван, закинула ногу за ногу, как бы говоря: газета тебе не нравится, а ты посмотри, какие у меня красивые колени. Из сумочки вынула сигареты, спички.

«Антон Иванович, ваша критика может кого угодно рассмешить, — сказала она, тихонько смеясь. — Честное слово, такое ваше мнение несерьезно. Неужели на страницах «Усть-Калитвинской правды» ничего хорошего вы не увидели? — Энергично, по-мужски зажгла спичку и прикурила сигарету. — Разносторонность информации, актуальность тем. Ведь все это есть в газете».

«Прошу здесь не курить и сесть поприличнее, — не глядя на Марсову и краснея, сказал Щедров. — Газета — боевой партийный орган, и она живет не одной информацией о происшествиях. Более полугода газета ведет дискуссию под интригующей рубрикой: «Так в чем же счастье Ларисы Н.?» В затянувшейся дискуссии есть статья: «Любовь с первого взгляда. Что это такое?» Еще статья: «Замужество и сватовство». Это, по-вашему, и есть широта и актуальность тем?»

«Читателям надо говорить обо всем, и говорить правду, — Марсова потушила сигарету, сумочкой прикрыла колени, и в ее карих глазах уже не было ни игривости, ни горячего блеска. — Вопросы морали, быта, если хотите, любви и брачной жизни — все это читается с интересом».

«Почему бы не напечатать речь Анисы Ковальчук? — спросил Щедров. — Как она толково говорила! Почему бы на страницах газеты не поднять дискуссию о том, почему Усть-Калитвинский плетется в хвосте? Почему это случилось и кто в этом повинен? Пусть бы выступили колхозники с критикой недостатков. Почему бы на страницах газеты не рассказать о том, что в «Эльбрусе» колхозники зарабатывают хорошо, живут обеспеченно, а в соседнем «Кавказе» ни заработка, ни обеспеченной жизни. Показать бы двух председателей колхозов, к примеру Застрожного и Крахмалева, как они живут, как работают. Да мало ли еще тем, которые подсказывает сама жизнь?»

«Можно с вами говорить откровенно?» — спросила Марсова.

«Да, конечно».

«Читатели хотят увидеть в газете что-то для души».

«Напишите о делах района умно, толково, вот это и будет и для ума и для души. — Щедров что-то записал на листке календаря. — Раиса Альбертовна, вы в районе давно. Скажите, почему, по-вашему, в Усть-Калитвинском плохо идут дела?»

«Неужели хотите знать мое мнение?»

«Да, хочу…»

«Антон Иванович, беда Усть-Калитвинского состоит в том, что в районе мало интеллектуалов, то есть людей культурных, образованных, — сказала Марсова, снова игриво улыбаясь. — Куда ни глянь, кругом одни недоучки с портфелями».

«Кто же они?»

«Не будем уточнять и называть фамилии. — Опять она хотела улыбнуться приветливо, по-женски и не смогла. — Вот вы, молодой, образованный, обязаны изменить тут все к лучшему».

«Как это сделать?»

«Послушайте моего совета, дайте людям пожить спокойно, — сказала Марсова. — Они устали от всего, в том числе и от нравоучительских и скучных статей в местной газете. Пусть живут так, как им хочется».

«Вот уж этот совет принять никак не могу», — ответил Щедров.

Он поправил скомканную подушку, поудобнее улегся, понимая, что давно уже перевалило за полночь и что ему пора спать. Уснуть же не мог. Продолжая разговор с Марсовой и видя ее наигранную улыбку, он думал и о расхождении с нею во взглядах, и о том общем, что роднило Марсову с Калашником, и это огорчало.

Утром, еще задолго до начала работы в райкоме, Щедров побывал на станичном кладбище — потянуло к отцу и к матери. Давно он сюда не заявлялся, кажется, с того дня, когда хоронил мать. Небольшое кладбище лежало на отлогой возвышенности, издали темнея крестами и серыми бугорками могил. Старая, с погнившими столбами изгородь повалилась, от ворот не осталось и следа, могилки — какие без крестов, а какие и с крестами — заросли кустарником, лебедой, и по ним бродили чьи-то телята. На всем этом скорбном месте лежала печать заброшенности. Щедров остановился возле еще свежей могилы и увидел на серой каменной плите мокрую, уже с подтеками небольшую фотографию Коломийцева. Коломийцев смотрел на Щедрова грустными глазами.

Место, где покоились его родители, Щедров отыскал с трудом. Две низенькие могилки укрывала, как пологом, густая, полегшая и зачерствевшая за зиму трава. Конусный, сбитый из досок памятник покосился, пятиконечная звезда из жести поржавела. Надпись краской, сделанная на доске, была начисто смыта дождями. «Вот, мамо и батя, я и вернулся…» Щедров снял шапку и низко склонил голову. Когда он ее поднял, то увидел место, где покоился — по соседству с супругами Щедровыми — прах Платона Кондратьевича Богомолова. Его могилу, тоже упрятанную в сухой траве и слегка прикрытую листьями, Щедров узнал по вербе. Вспомнил, как на похоронах он вместе со школьниками сажал эту вербу в изголовье своего учителя. Верба поднялась более чем в два человеческих роста: высокая, стройная, она в печальном поклоне склоняла свои тонкие голые ветки. Щедров грустно смотрел и на вербу и на три упрятанных под травой могилки и думал о том, что те трое, что уже лежали в земле, были ему близки и дороги и что какая-то частица их жизни и того хорошего, что у них было и чем они могли гордиться, передалась ему и теперь продолжала жить в нем…

В станицу он вернулся в подавленном настроении. По пути зашел в райкомхоз. Самочерный и обрадовался и удивился, пригласил в свой кабинет и, не зная, что говорить и как себя вести, участливо спросил:

— Что-нибудь случилось, Антон Иванович?

— Нет, ничего не случилось, но есть к вам важная просьба.

— Какая именно? Я готов!

— Возьмитесь-ка за кладбище и наведите там порядок. Нельзя, негоже нам так относиться к памяти своих же людей. Там нет ни изгороди, ни ворот, а по могилкам ходят телята. На могиле Коломийцева, кроме камня и промокшей фотографии, ничего нет. А ведь там лежит наш и всеми нами уважаемый товарищ.

— Антон Иванович, я вашу мысль досконально понимаю и с вами вполне согласный, — как всегда, живо и энергично отозвался Самочерный. — И с мертвыми все можно сделать и все можно наладить. Но вот беда — нету бюджета. А погост тоже нуждается в бюджете. Как-то намекал Рогову, а он с улыбкой сказал мне, что покойники вполне могут обойтись и без бюджета.