Иван Шутов - Апрель

Закончилось веселье баяном и песнями. Мастера петь в Веселом Куте. А на следующий день взялся Игнат за работу. Сложил печи в новых домах, помог колхозу организовать у глиняного обрыва на Зорянке небольшой кирпичный завод. Много было дела…

Афанасий Иванович распорядился отпустить знатному односельчанину на дорогу муки, сала и пшена. Игнат от всего отказался… Недалеко от станции торчал посреди весеннего поля подбитый танк. На броне его чернел крест. Здесь так недавно, а казалось давно уже, было поле боя. Долго ли бродил этот танк по просторам Украины, сея смерть, пока упокоили его навсегда меткий глаз и твердая рука советского бронебойщика? Отсюда этой развалине один путь — в печь на переплавку…

Игнат умолкает. Долгое время все находятся под впечатлением рассказанного им и молчат. От далекого Веселого Кута до хмурых берегов Шведен-канала на выжженной смертным огнем войны земле трудятся советские люди, чтобы залечить раны. И помыслы их возвращаются к сегодняшнему труду ради того, чтобы металл шел на плуги и машины, на арки и пролетные строения новых мостов.

И беседа входит в новое русло. Враждебное отношение союзного командования к строительству моста вызывает законную тревогу. Это тревога людей, установивших мир на земле.

В трубке Бабкина хрипит и клокочет. Плотник изредка сплевывает, затем выколачивает трубку и снова набивает ее табаком. Норма Бабкина, по его словам, «три порции».

— Я звал на строительство, — говорит Александр Игнатьевич, — представителей союзного командования — не идут. Продолжают пользоваться ложью о мосте, которой их снабжают злопыхатели. Видно, это им выгоднее.

— Кого зовут, те не идут, а кого не зовут, сами прут, — заговорил после некоторого молчания Бабкин, выколачивая вторую трубку и набивая третью. Один такой как-то и ко мне привязался: «Сколько вам платят, что так стараетесь?» Говорю ему: «Зачем нам плата, мы и так богаты, от богатства своего уделяем». А он поглядел на мои шаровары рабочие, усмехнулся: какое, мол, богатство в таких шароварах? Не видит, чем я богат. Надо было бы, Александр Игнатьевич, строительную площадку забором огородить от иностранных туристов.

— Обойдемся без забора, Афанасий Климентьевич, — сказал Лазаревский. — Нам свою работу скрывать незачем. Все, до последней заклепки, делаем на глазах друзей и врагов. А построим деревянный забор — злопыхатели обязательно назовут его железным занавесом.

— Это верно, — согласился Бабкин. — Как пить дать назовут.

— А сами они не любят своего показывать, — продолжал Александр Игнатьевич. — В тридцать втором году с группой молодых инженеров-практикантов я выехал в Америку — на мостостроительные заводы. И что же? Все большие заводы, как «Гарри» в Чикаго, «Америкен Бридж и компания», а за ними и другие, отказались предоставить практику русским инженерам. Одни говорили, что у них работы нет и свои, мол, рабочие не загружены, другие сомневались в том, что русские достаточно хорошо знают английский язык и культурно подготовлены, чтобы воспринять нужные знания, третьи выставляли условие: «Получит наш завод советские заказы — пожалуйте», — а четвертые заявили открыто, что не допустят к практике ни одного русского.

В разгар беседы, при подъеме на монтируемое строение, сорвалась со стропов железная балка и, ударившись концом о борт баржи, упала с громким плеском в воду. Баржа заколебалась на воде.

— Эх ты! — проговорил Бабкин, вынимая трубку изо рта. — Загубили балку. Не знают, что ли, как стропы крепить? Подними ее теперь со дна!

Александр Игнатьевич пошел узнавать причину неполадки. Гаврилов и Бабкин отправились вместе с ним. На земле тлела кучка золы, выброшенная Бабкиным из трубки.

На барже, все еще колеблющейся от удара, звучали громкие голоса. Кран опустил крюк за новым грузом.

— Эй, что там у вас? — крикнул Александр Игнатьевич, подойдя к перилам набережной.

— Стропа-а-а оборвала-а-ась!

— Никого не зашибло?

— Не-ет!

Бабкин заговорил:

— Я, Александр Игнатьевич, пельменей давно не ел. Считай, что четыре года. Хорошо их у нас делают! Раскатывают тесто, режут его на колобки. Из колобков сочень давят. В сочень мясо кладут. В мясо своим порядком лучку добавляют. Эх-хе-хе! А зимой пельмени морозят. У нас на чердаке целый мешок стоял. Сыплешь — как орехи, звенят.

— Скоро на пельмени поедешь, — ответил Александр Игнатьевич. — После первого мая.

— Опять же досада: с тобой, Игнатьич, жалко расставаться. Много вместе пережили.

— Ну, мы-то увидимся. Я ведь дома долго не сижу. За железом для новых мостов к вам на Урал приеду.

— А я — то не железных дел мастер, Игнатьич. Тоже и у меня дело непоседливое. Вон селу Пушкаря мои руки как надобны! И Сталинграду. Без нашего брата — столяра, плотника, маляра и штукатура — ни одному дому нет долгой жизни. Чуть что выпало, осыпалось, пошатнулось, а мы уже тут как тут. Подправим, подладим, топором постучим, кистью пройдемся — и снова стоит старый дом еще добрых два десятка лет без починки. А в каждом доме сколько предмета нашей работы: столы, стулья, оконные рамы, шкафы, двери! Про каждый дом столяр сказать может: «И здесь мой труд имеется». И не ошибется… Либо на Днепре, либо на Волге, Игнатьич, встретимся. К тому времени, надо полагать, с десяток новых домой на местах погорелых выстрою…

На строительную площадку въехал автомобиль. Из машины вышел Василий Лешаков. Он ездил во флоридсдорфскую мастерскую. Александр Игнатьевич прислушался к разговору Гаврилова с Василием.

— Ну, как там? — спросил кузнец. — Дела как идут? Поспеют за нашими темпами?

— Есть надежда, — ответил Василий. — Дали первую плавку и отлили две панели перил. Обрубывать начали. Пневматики у них нет, вручную работают. Дело медленное, но старик в шляпе сказал: «К утру панели будут готовы. По-стахановски станем работать». Так и сказал. — И, помолчав немного, весело добавил: — Не думай, что слова эти, насчет стахановской работы, я приврал. Так и сказал старик.

— Откуда ты взял, чудак человек, что я тебе не верю? Для себя ведь работают. А в таком случае стахановские темпы и есть самые подходящие.

Гаврилов протянул Василию коробок-табакерку. Лешаков отмахнулся от угощения:

— Погоди маленько с куревом. Инженер-майору доложить надо.

Слова Василия порадовали Александра Игнатьевича. «Разожгли веселый огонек флоридсдорфские литейщики, — подумал он. — Поняли, что по-иному для нашего моста работать нельзя. Значит, дадут перила и фонари в срок. А это главное. Отделочные работы закончим точно накануне Первого мая…»

Простое дело у клепальщика: нажимай на курок молотка, а обжимка и зубило сами сделают свое дело. И движения Самоварова — легкие, почти небрежные — убеждают в этом. Но опытный глаз в кажущейся небрежности увидит точность, доведенную до предела. Она приобреталась и шлифовалась от стройки к стройке. Сколько их было на военном пути! И на своих и на чужих реках. И после каждой все увереннее и точнее работа. «Дело не просто — шить железо для моста», — говаривал учитель Самоварова — Корабельников. У Самоварова теперь своя поговорка: «Клепать, что стрелять, — промаху не давать». Есть ли у металла душа? Самоваров нашел ее и познал. Постучи молотком по заклепке, и если металл зазвенит густо, точно запоет, это хороший признак: значит, заклепка плотно заполнила свое гнездо.