Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

Аркашка, подкатившись вплотную к бочке, слышит следующие слова, которые, очевидно, еще раз повторяет Митька:

– А я говорю, что его нет, Балабана, Настасья точно говорит, что он сегодня на ночь уходит. Это она прямо у них узнала. Она там с утра была, как я ее вечером застал дома, так она и выложила. Я ей говорю, зачем ходила к Балабану – на косточку? А она мне доказала, ходила, говорит, мать твою, к его жене.

– К какой жене?

– Ну к какой бы ни было. Шить, говорит, мать твою, лифчики – бюстгальтера. А сама я ему совершенно не нужна, у него другое на примете.

– Постой, – перебивает Ведерников с какой-то рассеянностью во взгляде. – Это нам все не важно. Ты только скажи – наверняка ушел? Это она так говорила?

– Да, давно ушел и придет не скоро.

– Пошли, пошли, – торопит молодой с челкой, – пора идти.

«Куда это идти? – с интересом думает Аркашка. – К Балабану? Вот чудеса!» И, не сдержав любопытства, забыв о кетчупе, он выходит тихо за взрослыми, которые направляются по Чернышеву переулку, переходят Фонтанку и, пройдя под арочкой мимо Гостиного двора на Садовую, которая уже совсем затихла, направляются дальше к каналу. Аркашка, подпрыгивая, издали бежит за ними, но они идут плотной кучей, увлеклись разговором и не замечают его.

* * *

А что делал беспризорник? Показавши только белый нос и серый глаз в гостиную, он, увидевши Балабана, с тихим звяканьем прикрывает дверь; у него руки позвякивают о медную ручку, исключительно от неожиданности они начали дрожать. Но, опомнившись беспризорник, чуть не свистнув от удивления, решает: «Это ее займет, а пока можно начинать дело, так как они могут зайти сюда, – и, подумавши, он добавляет: – Даже наверняка зайдут. Но, тоже наверное, не сразу». Ставши бережно на колени у шифоньера шумирлинского стиля с золоченой ручкой, он выдвигает, как было указано, нижний ящик и честно по уговору производит там беспорядок.

Беспорядок-то и сам бы получился: он ищет то столовое серебро и тот кулончик с аквамарином, о котором рассказал Аркашка. Найдя все это и спрятав во внутренний карман своего коричневого парижского пиджака сильно в талию, надетого поверх белого шерстяного свитера с закатанным воротником – его свитер теперь почти темный, а пиджак сильно длинноватый, – беспризорник застегивает короткую тужурку на вате и уходит в угол между двуспальной кроватью и тумбочкой с лампочкой. Однако он не спокоен, его особенно беспокоит, что здесь темно, а вместе с тем и света он как-то сам боится. На всякий случай он ощупывает и нажимает ручку двери, выходящей в коридор, и убеждается, что она открыта. Между тем голоса в столовой становятся все громче, и слова разговора делаются слышны.

– Что вы лезете? Это нельзя.

– Почему же нельзя?

– Не полагается!

– А чья это ножка?

– Не надо!

– Не о чем говорить!

– Да как же это можно!

– А это что?

– Это известно что. Это называется кулон. Ох, да не будьте же вы нахальным!

– А я немножко, что вам стоит? Ну да ничего не смылится.

– Да ты с ума сошел! Пусти!

– Совсем не сошел, как же можно говорить такие слова?

– Ничего… Сейчас сын придет…

– А мы на цепочку.

– А если муж?

– А мы на крюк.

– То есть как на крюк?!

– А это что?

– Куда?

– Туда. А нельзя ли погасить?

– Гм, там кровать.

– А я сам. Зачем?

– Что зачем? Уж раз вы…

– Да мы и так…

Вдруг раздается заглушенный испуганный визг и тяжелый шлеп, как будто упало мягкое. Свет в гостиной погас.

Мальчик не знает, удирать ли, или притаиться. Любопытно, но темно, и он ничего не видит. Подойдя к щели двери, он замечает, что слабым светом от окон, лунным темным светом ночного снега кое-где рябит крашенный маслом пол, или скатерть стола, или ножка стула. Приглядевшись сквозь щель, он ищет фигур возле стола, оглядывает весь пол и даже приоткрывает дверь, высунув язык, чтоб не скрипнуть, и забывши втянуть набежавшую соплю, что уже теперь с ним редко бывает. Но нигде никого нет. Только слышно какое-то кряхтенье и тихое дыханье. Беспризорнику даже делается страшно. Наконец в углу комнаты ему мерещится какое-то темное пятно, которое колышется и движется. Оно находится на диване, но в том-то и штука, что не на диване – это бы он сразу заметил, а выше, над диваном, где-то на спинке, даже над спинкой. «Ничего не понимаю, – шепчет беспризорник и крестится, может быть в первый раз за последние пять лет, и шепчет про себя: – У, етитная сила!»

Он побыстрее, не вполне понимая, что там, но только слегка догадываясь, от греха отступает, стараясь не шуметь, выходит в коридорчик, а оттуда в сени и, шаря руками, натыкается на какие-то меха. «Что такое, – шепчет он озадаченно, – шуба? Чья шуба? Его? А чья же еще, раз хозяина нет дома, не иначе как его. Ох, что же это! А все-таки, что в карманах? Ничего. Ключ… ключ? Ключ. Все». Нырнув в выходную дверь и оставив ее как есть открытой, беспризорник скатывается с лестницы, не забывая придерживать бултыхающиеся за пазухой предметы, но помутненный. «Господи Боже мой, Господи, ой, скорей, – шепчет беспризорник. – Шкипорь! где же Шкипорь? – забежав в парадную возле дворника. – Ушел? Куда ушел? А, черт с ним! "Как английский шкипер наскочил на трип.. не подумайте худого, три подводных камня…". Тьфу ты, что же это? Что я разнервничался, как шпак? Спокойно надо. Раз у меня есть ключ, то эта старая гнезда́ мне ни к чему, пусть он валится со своими рюкзаками. Бегу», – и беспризорник действительно бежит. Впрочем, не успевает он выйти из подворотни, как откуда ни возьмись – из пивной против ворот – выбрасывается и Шкипорь со своим портпледом и поспевает за мальчиком. Но на вопросы, что есть, тот только машет локтем, держась за пазуху, и бежит. Они бегут через Чернышев мост и двойную арочку, под которой блестят стеклышки окон, отражая светлый ночной снег, бегут мимо Гостиного двора к каналу, но не останавливаются у баржи, не останавливаются они и у снятого моста, а обегают его по другому, маленькому, с четырьмя красными крылатыми львами, у которых перила торчат изо рта, и, проковыляв по его скользкому горбу, подходят сбоку к высокому дому со сквозными воротами, впрочем, крепко заколоченными досками.

И вот, загибая за угол, беспризорник видит у подворотни фигурку, которая заглядывает в парадный проход рядом с подворотней.

А устроено все это так:

Большой и респектабельный дом, облицованный серым камнем в стиле модерн, освещен слабо. Собственно, он совсем не освещен – горят три окошка третьего этажа, напоминая квартиру Ведерниковых, и совсем отдельно еще одно где-то в четвертом. По бокам от ворот находятся два прохода. Но и ворота, и левый проход наглухо забиты досками. Проход закрыт у самого начала заподлицо за стеной, а подворотня довольно глубоко, так что виден неподвижно висящий на цепях, довольно украшенный, претенциозный, но не горящий теперь фонарь. Что касается правого прохода, то он как будто функционирует.