Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

Но то, что я увидел вслед за этим, оледенило меня, налило свинца в ноги. Я хотел двинуться, но не мог. Косынка шевелилась; они все глядели на нее.

Жена приятеля протянула к ней указательный палец голой по локоть освещенной белой руки – я даже сейчас не мог ее не видеть. Материя смялась и стала извиваться. Косынка делала все движения существа, которое корчилось от боли, хотя к ней ничто не прикасалось. Она собралась в тесный комок, вид у которого был такой, что я с холодной спиной отшатнулся от двери.

Тут я сообразил, почему меня занимала тишина. Стараясь ступать неслышно, я бросился к постели жены.

Так и есть. Она опять лежала неподвижно с светящимися зубами и силилась, – видимо, напрягала все усилия закричать. Но они только кривили ее губы незаметной и однообразной судорогой. Боясь глядеть ей в лицо, я ее схватил за плечи и долго тряс, чтоб разбудить.

Когда она проснулась, у нее неожиданно для меня вырвался громкий стон, точнее, конец долгого крика.

Я слишком поздно зажал ей рот, а она теми же полуоткрытыми глазами смотрела на меня, видимо, не вполне очнувшись и только чувствуя, что я продолжаю самую мучительную для нее невозможность кричать.

Наконец с большим трудом я второй раз успокоил ее. Еще большего труда мне стоило уговорить ее отпустить меня и остаться на несколько минут одной.

Я быстро пошел назад к столовой и толкнул дверь. Там никого не было. Все тот же не изменившийся стол со своей скатертью, нагроможденными к одному краю тарелками, чашками и т. п.

А на спинке одного из стульев висела косынка.

Простоявши над ней неподвижно в полной тишине, я заставил себя потянуться за ней. Но как только я дотронулся до нее, меня пронизал страх, которого я не вынес и отдернул руку. Мне показалось, что я наткнулся на что-то влажное и горячее.

В полубессознательном состоянии я вышел в тот коридор, которым они вели нас к постелям, чтобы наконец найти приятеля, и повернул в обратном направлении. Мне там показался горящий свет. Я шел медленно и услышал звук нескольких голосов.

Коридор упирался в большую запертую стеклянную дверь, плотно занавешенную клетчатой портьерой. Я подошел к стеклу, оставаясь в темноте, и через щель посмотрел туда.

Они опять сидели – те трое, как и в тот раз, повернуты лицом к ней, ко мне спинами, и о чем-то говорили, но теперь торопливо, вполголоса и так, как когда кончают разговор при появлении чужого.

Я колебался. На этот раз меня остановила и приковала к ним совсем неожиданная вещь. Я с любопытством стал всматриваться во всех четверых, и мне то и дело казалось, что я что-то вспомню, но я не мог ни вспомнить, ни перестать смотреть, так как мои глаза уже почти видели это. Вот-вот и я соображу.

В этот момент жена приятеля подняла голову и повернулась к стеклянной двери. Конечно, она не могла видеть меня – там было светло, а я был в темноте, за портьерой. Тем не менее я чуть не отшатнулся.

Она глядела на то место двери, где были мои глаза. Она опустила голову, но внезапно обернулась опять, взглянула, подняла руку и, улыбаясь, погрозила мне пальцем.

Я бросился бежать обратно.

Я вспомнил, где видел ее. Эти трое должны были это напомнить. Я всех узнал. Это была она.

На пороге столовой я столкнулся с приятелем. Он посмотрел на меня тем же пробегающим взглядом, который был у него при встрече. Он сказал, заикаясь, что нам лучше было бы идти на станцию сейчас, как можно скорее. Поезд может быть в любую минуту.

Я не мог придумать ничего лучшего, чем удивиться, что поезд приходит когда хочет. Мы нашли мою жену совершенно одетой и втроем пошли к выходу.

Приятель вел нас другой дорогой, – не через двор, – приговаривая: «Тише, тише, у нас все спят».

Мы вышли в сад, была еще та же темнота, но без ветра. Можно было разобрать черные стволы и стекла какой-то веранды, мимо которой мы шли.

Из того, как он нас уговаривал спешить, я понял, что он боится чего-то. Наконец мы вышли на прямую аллею, и он сказал, что по ней мы, без риска сбиться с дороги, дойдем до самой станции.

– Я вас провожу сам, но только скорее, скорее!

Ведя мою жену под руку, он заставил нас ускорить шаг. Я ничего не слышал сзади, но на минуту остановился, чтобы прислушаться. И мне показалось, что я что-то различаю.

Это было очень издали и звучало неясно. Меня это сильно поразило. Я ожидал чего угодно, но не этого, и не верил своим ушам. Видимо, мне это показалось. Я никогда бы не спутал голоса моей жены ни с чьим другим.

И вдруг я явственно услышал крик – сзади, из дома.

Мое имя. Это звала меня моя жена. Я слышал ее голос.

Тот самый крик, который наконец получил возможность вырваться или которым кричат, когда уже ничто не может запереть. Я представил ее на этой постели одну. Но ведь она бежала. Мы вышли вместе. Она была впереди. Я ее видел! – Но я ее слышал! Только что она звала на помощь. Жалобный крик повторился.

Я дрожал ее страхом. Она была там одна.

Помутненный и обезумевший от тоски, я повернул к дому. Последняя мысль о том, что она впереди, – убегает, – слабо мелькнула, и я побежал на крик. На верную гибель.

Сон. Первая запись 1936, Ленинград

Январь 1945, Алма-Ата

Игра в карты. 1978. Б., тушь, перо. 47x63

Первый: Что мы будем делать?

Второй (пожимая плечами): Играть в крокет.

Третий (наивно): Может, в преферанс, в джокер?

Четвертый: Заниматься любовью.

Пятый: Нет, мы будем ждать… (обращаясь ко второму) Так я вас понял?

Второй (с испугом): Нет, вы меня поняли совершенно не так.

Первый: Я предлагаю пока пожевать и выспаться.

Все смеются. Они рассаживаются по машинам и выносятся из города.

Пятый: Я осмеян.

Всем известно искусство китайских фокусников: вокруг неподвижных пальцев кружится мотылек, вылетевший из рук, – но никому не известно, как это делается.

И так же порхал листок газетной бумаги. Он сложен в стрелку, вроде тех, что бросают дети, и летит над дорогой.

Мы, в машинах, хотели его догнать. Он летел, то опускаясь, то вспархивая.

Когда мы слишком торопились и почти наезжали на него, он просто сворачивал куда попало. Когда мы останавливались, он падал на асфальт или садился в траву. Все мы удивлялись его странной способности.

Никто не знал, кем он пущен. Один из нас почти точно объяснил нам, что секрет этой стрелки в особой чувствительности к воздушной волне, которая, очевидно, предшествует каждому движению. Он водил руками и тыкал нам в лицо указательным пальцем: когда волна внезапная, она толкает этот листок с силой. Когда медленная – она как бы несет его. Слишком быстрая волна, вследствие какого-то особого устройства этой стрелы, отбрасывает ее в сторону. Когда волны нет, мотылек неподвижен.