Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 3

Холмов встал, расправил плечи. В узких подштанниках, худой, он прошелся по комнате, скрестив на груди руки.

— Никитич, ты большой практик колхозной жизни, — сказал Холмов, остановившись возле Работникова. — Скажи мне, только откровенно: в чем, по-твоему, причина отставания в сельском хозяйстве?

— Ой, хитрый же, Фомич! — Работников рассмеялся. — Это что? Выпытываешь?

— Хочу знать твое мнение. Скажи: только ли в том беда, что колхозам дают непосильные планы по хлебу и что, как ты говоришь, «кто везет, того еще и подгоняют»? Или есть причины и другие?

— И в этом причина и в другом, — ответил Работников. — Многовато, Фомич, причин. И, может быть, потому, что их многовато, находятся паникеры, каковые уже поговаривают, что сам-де колхозный строй не годится, что надо-де подыскивать ему подходящую замену.

— И кто же так поговаривает?

— К примеру, тот же Андрющенко. Побывал туристом не то в Дании, не то в Бельгии. Насмотрелся тамошних фермеров. Вернулся в станицу и начал расписывать, как там живут фермеры, какие у них имения и какие породистые бычки и телочки. А про батраков на тех фермах Андрющенко умолчал. Ежели послушать Андрющенко, то хоть сегодня надо зачинать расплаживать фермеров с усадьбами и батраками. А я лично сужу так: беда сидит не в колхозах, а в тех, кто ими руководит. Честно говоря, и у нас в «Авангарде» с руководством еще плохо.

— Что это о себе такого нехорошего мнения?

— Сужу критически. — Работников взял вторую папиросу, прикурил от спички. — Вот я нахожусь в колхозе, считай, всю жизнь. Тут, в Уст-Малюгинской, и в этой хате родился, и тут, надо думать, помру. И за многие-то годы я нагляделся, как мы, руководители, не то что не помогали росту «Авангарда», а даже мешали ему. Честно говоря, сами себе ставили палки в колеса. Я, Фомич, не знаю, как и что делается в других колхозах. Может, у них дела идут лучше или еще хуже. А в «Авангарде» вся жизнь мне известна не в теории, а практически. Вот уж при моем председательстве сколько раз мы свой «Авангард» переделывали! То укрупняли, то разукрупняли! Счету нету! То из одного колхоза сотворим пять, то из пяти сызнова слепим один. А какой во всем этом шатании был беспорядок? Сам черт ногу сломает! То так повернем хозяйство, то эдак. Не приглядимся, не примерим, а возьмем и с маху отрежем, да еще и полосонем-то по самому больному месту. Через год спохватимся и кричим: не так отмеряли и не так отрезали! И сызнова начинаем перекраивать и перестраивать. Сызнова все реорганизуем, повернем обратно и пришьем отрезанное к живому. То сеем одну культуру, то другую. То изничтожаем многолетние травы, то ликвидируем пары. То разведем скота столько, что прокормить его зимой не можем, и в самые холода начинается падеж от бескормицы. Весной сызнова берем высокие обязательства, за лето поголовье вырастим, а зимой повторится старая история. И так не год и не два. А сама наша колхозная жизнь? Где наш артельный устав? Как запрятали мы его в архив еще до войны, так он там и лежит. Кто из председателей колхозов нынче обращается к уставу? Никто. А где личная заинтересованность? Если ее не было вчера, если ее нет сегодня, то назавтра у колхозников поневоле руки опустятся. Мы не спрашиваем у людей, как надо вести хозяйство, чтобы оно было прибыльным, доходным, не советуемся с ними, что сеять, а что не сеять, какой скот разводить, а какой не разводить.

— И всему этому ты способствовал?

— Вины своей не отрицаю, — грустно ответил Работников. — Район требует, а я выполняю. А попробуй, не исполни! Сразу получишь строгача. — Помолчал, помял в пальцах папиросу, стряхнул с колена табак. — И несмотря на все эти беспорядки, «Авангард» наш устоял и будет стоять. Сила-то в нем богатырская!

— Мне, Никитич, понятны твои душевные тревоги и твои критические взгляды, — сказал Холмов. — Как и ты, я верю в колхозы и верю в то, что с теми ненормальностями, о которых ты говорил, будет покончено. Это обязательно будет сделано.

— Так иначе же нельзя! — обрадованно сказал Работников. — В колхозах постоянно нужны и хозяйский глаз, и поощрения. А что у нас, в «Авангарде»? Мало мы, Фомич, печалимся о поощрениях, о том, чтоб «Авангард» имел сильную экономику, чтоб колхозники были материально обеспечены. Мы хорошо заучили слово «давай» и позабыли такие важные для жизни слова, как «на», «возьми».

— Странные у тебя рассуждения, — перебил Холмов.

— Просил же, чтоб откровенно, — с виноватой улыбкой ответил Работников. — Я понимаю, что страну надо и кормить и одевать. Хлеб государству — первая заповедь. Блюсти интересы государства мы обязаны. Но колхозники — это ведь тоже государство. И давать стране хлеб и все прочее они должны не только сегодня, а и завтра и послезавтра. Значит, мне как руководителю надобно думать, заботиться о тех, кто и выполнит первую заповедь, и даст все другие продукты завтра, и послезавтра, и на все будущие времена. Ведь так же, Фомич?

— Так.

— А мы об этом, честно говоря, мало думаем.

— Верно, Никитич, и поощрения, и хозяйский глаз нужны, ты прав. — Снова Холмов со скрещенными на груди руками прошелся по комнате. — Но почему же ты раньше со мной об этом не говорил? Почему?

— Раньше, Фомич, побеседовать нам с тобой не удавалось, — понуря голову, сказал Работников. — Раньше вот так, как зараз, ты возле меня не стоял, в моем доме не ночевал. Мы с тобой вот так запросто, как закадычные друзьяки, не беседовали о жизни. А если мне случалось бывать в Южном на совещании, то там приходилось бубнить с трибуны по написанному. Ведь так же, Фомич?

— Да, это, к сожалению, так, — тихо сказал Холмов.

Наступило молчание. Длилось оно долго. Зевая и прикрывая ладонью рот, Работников сказал:

— На рассвете из района прибудет автоколонна. Начнем выручать Андрющенка. Алексей Фомич, поедем со мной на тока, поглядишь, как мы будем буксировать Андрющенка. — Все теми же добрыми глазами Работников смотрел на Холмова. — Сам убедишься, как мы дружно выручаем Андрющенка. На живом деле проверишь мою правоту. Так как? Поедем, а?

— Поедем!

— Вот и хорошо! Спокойной ночи, Фомич. Смотри, подниму на зорьке!

Холмов лег в постель и потушил свет. За окном темень. Тишина. Ни собачьего лая, ни петушиного пенья, ни моторного гула. «Подниму на зорьке», — вспомнились слова Работникова. — А что? Не испугаюсь. Поднимай, Никитич, поднимай. Очень хорошо встать на рассвете и уехать в степь. Всполохи зари над полями, искрящаяся роса на траве. «Спать, спать! Сразу же, ни о чем не думая, уснуть, чтобы успеть выспаться!»

Сна, как на беду, не было.

«Как это он говорил? — думал Холмов. — „Ты же вот так, как зараз, не ночевал в моем доме? Мы с тобой вот так, запросто, как закадычные друзьяки, не беседовали“? Да, Никитич, верно, и не ночевал у тебя, и не беседовал с тобой. А надо было бы и ночевать у тебя, и беседовать! И то верно, что первый раз за много лет поеду на поле не как начальник, а просто как Холмов. И ты, понимая мое теперешнее положение, ни о чем меня не просишь. Попросил поехать в поле и посмотреть. А если я не смогу только смотреть?»