Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Мама, а как же дежурство? Я и так уже опаздываю.

— Ничего с ним не случится, — сказала мать. — Я попрошу Марфушку — она за тебя сегодня подежурит. А ты поезжай. Раз уж Никита Андреевич просит, то нельзя…

— Мамаша! Золотые слова! — перебил Никита. — Катюша, да не смотри на меня так сурово! Я же добра тебе желаю… Ну, побыстрее приоденься, и мы умчимся.

— Мама, ну как же так ехать? — говорила Катя. — Не могу я так… вдруг, сразу. Это же не простое дело. Разве можно?

— Ну, не сразу, а через часок, — советовала мать. — Не спеша соберись и поезжай.

— Очень правильно, мамаша! — воскликнул Никита. — Именно не спеша, но и не откладывая надолго. Катюша, прошу тебя! Не могу, понимаешь, нельзя мне одному.

— Хорошо, иди пока к машине.

— Буду терпеливо ждать.

— Доченька, серденько мое! — говорила мать, когда Никита ушел. — Ну чего боишься, поезжай! Это надо для твоей же жизни… Подумай: что тебя ждет без Никиты?

— Ладно, поеду, — сказала Катя и начала переодеваться.

Грузовик остался у ворот. Никита открыл калитку и пропустил в нее Катюшу.

— Я возьму тебя под ручку, по-благородному, — говорил он весело, — и мы пройдем по двору не спеша, чтобы ты смогла не только увидеть, а и как следует рассмотреть все, что у меня имеется.

Катюша слушала и, как заметил Никита, почему-то была грустна. Они проходили по двору, и Никиту удивило и обрадовало то, что ни Серко, ни сука со щенком, увидев Катюшу, не злились и не лаяли, а лишь виновато поводили хвостами.

— Видишь, собаки у меня умные, они каким-то своим псиным чутьем уже узнали свою новую хозяйку.

И Катюша ни с того ни с сего и как-то невесело рассмеялась. Возле свинарника они остановились, Никита подождал, пока Катюша все с той же нерадостной улыбкой смотрела на кабанов, потом сказал:

— Преотличные кабанчики, черт! Что скажешь, Катюша?

— Ничего не скажу, — сухо ответила Катюша.

Она по-настоящему развеселилась, когда на нее смотрели забавные белые зверьки, навостряя уши, двигали усами, словно бы хотели что-то ей сказать.

— Это хорошо, Катюша, что зверьки тебя радуют, — сказал Никита. — А я гляжу на них и вижу, вижу — просят они травы, — и через то душа у меня болит. Трудно одному, черт!

Никита подвел Катюшу к курятнику, похвалил несушек, не забыл сказать, что дойная корова находится в стаде.

— А теленочек есть? — смеясь, спросила Катюша.

— Был бычок. Пришлось продать.

Он показал и запасы кормов, и те два мешка отрубей, и мешок кукурузы, которые привез вчера с мельницы, сообщил и о том, что в субботу — а сегодня была среда — из Степновска на грузовом такси приедут за кроликами и что в оставшиеся дни их надо кормить свежей люцерной.

— Люцерну я постараюсь привезти сегодня… Так что в субботу клетки будут опорожнены, и ежели не хватит у нас своего молодняка, чтобы заполнить клетки, то можно будет закупить десятка два-три у соседа Гаврилина — он недорого берет. С Гаврилиным я уже договорился.

Повязанная цветной косынкой Катюша, казалось, ничего не слышала ни о люцерне, ни о кроликах, ни о каких-то Гаврилиных. Они подошли к крыльцу, и Никита, кашлянув, с гордостью сказал, что дом у него лучший во всей Холмогорской и что можно хоть завтра перевезти сюда Евдокию Гордеевну — комнат хватит на всех. Катюша отняла свою руку и отступила от Никиты. Отошла от крыльца, усмехнулась.

— Ника, плохо у тебя поставлено дело.

— Чем же плохо? Стараюсь.

— Никакой механизации.

— А-а, ты вот о чем. Зачем она мне, механизация? — И рассмеялся. — У меня же не комплекс.

— А все же с механизацией лучше… Нажал кнопку и все заработало.

— Ну, входи, Катюша, в дом, входи! Посмотришь мои хоромы.

— Что-то не хочется.

— Не понимаю и даже удивляюсь. Это же теперь все твое! Тебе здесь жить, и ты, как хозяйка, обязана знать, как и что в доме, черт! Я сейчас должен уехать, работа, понимаешь, не ждет. Я и так уже изрядно задержался. А ты оставайся, займешься хозяйством…

— Мне здесь оставаться?

— А кому же? Тебе!

— Одной?

— Зачем же? Вечером я приеду. А зараз расскажу и покажу, что и как нужно делать. Ты же смекалистая — без моей подсказки все сумеешь. Плита у нас газовая, так что пойло для кабанов и без механизации приготовляется легко и просто… Да входи же в дом! Чего испугалась?

— Никита, я не останусь. — Катюша тихонько усмехнулась, играя озорными глазами. — И я не испугалась, не из пужливых. Не хочу оставаться.

— Интересно… Я же привез тебя… Выручи, Катюша, подсоби!

Катюша молчала. Она отошла еще дальше, и лицо ее вдруг помрачнело. Ни улыбки, ни озорства в глазах.

— Не дури, Катюша! Прошу, умоляю!

— Зачем меня просить, не надо. Подумай, Никита, зачем мне все это? Поеду в Подгорный, меня там ждут.

— Кто? Гуси, утки, курочки?

— А хоть бы и они. Успеть бы к автобусу.

— Как же я? Без тебя…

— А что? Живи, как жил.

И Катюша ушла, тихо прикрыв калитку. Никита не позвал ее, не кинулся ей вслед. Ослабли, подкосились ноги, он опустился на ступеньки, картузом вытер лоб и, сжимая ладонями кудлатую голову, долго сидел не двигаясь. Одолевали мысли, наползали одна на другую. Никак не мог Никита понять, что же случилось с Катюшей. И что означают ее слова: «Подумай, Никита, зачем мне все это?» Одна у него была надежда — на Катюшу, и вот Катюши уже нет, а он сидит, согнувшись, со своими думами. «Странно и непонятно устроена жизнь. Я же хотел сделать тебя счастливой, чтобы ты ни в чем не нуждалась, а ты убежала, — мысленно он обращался к Катюше. — Знать, не приучена ты к жизни богатой, обеспеченной? А к какой житухе приучена? К своей бедности да к своим дежурствам? Так, что ли? Нет, тут что-то не так, а что именно — не разберу. И чего ради, дура ненормальная, ушла? Что же мне теперь делать? — Невеселая улыбка тронула пересохшие губы. — Знаю, знаю, что мне делать! Первое — это накормить и напоить животных, не погибать же им с голоду»… Хотел сразу же заняться делом и не мог. Вошел в дом, лег на диван, курил. «Любить меня, спать со мной она приучена и вполне могла бы привыкнуть и к моему дому, — думал он. — Испужалась — это же факт… „Никакой механизации“… Ишь чего ей захотелось!»

Никита решительно поднялся и сказал:

— Хватит, брошу работу! Обойдусь и без автобазы, и без жены, черт! Буду жить один!

Никак не ждал Никита, что в жизни у него произойдет, и так неожиданно, этот страшный разлом. То ушла от него Клава и увела детей, то вот Катюша испугалась чего-то и убежала. «И за что на меня такая напасть? — думал он, сидя за столом и глядя осоловелыми, полными слез глазами на недопитую бутылку. — Кому я встал поперек горла? Может, Максиму Беглову или его сестре Дарье?»

Раздумывая над тем, что же произошло с ним в последнюю неделю, Никита сравнивал себя с сорвавшимся со скалы камнем: отломившись от скалистой вершины, камень падает, ударяясь о другие, от него отлетают осколки, а он катится и катится, и остановить его уже никак нельзя. «Вот и я падаю… А куда? В пропасть»… И как только он сравнил себя с падающим с горы камнем, ему стало еще тоскливее, и он наполнил стакан водкой и выпил. Думал, что водка хоть как-то взбодрит душу, поднимет настроение и тогда он найдет выход из создавшегося положения. Ему хотелось понять, когда и как это с ним случилось. Может быть, в тот день, когда от него ушла Клава? Или еще раньше? А может, когда он был парубком и мечтал о своем доме? Или, возможно, когда женился и вместе с Клавой с какой-то особенной душевной радостью строил свой дом? Но разве тогда, возводя стены и ставя стропила, он мог знать, что придет час, и он вот так, охмелевший, один останется в своем доме? Самым страшным для него было то, что он не знал, как станет жить завтра. Перед ним образовался тупик, и из него не было выхода. Никита снова выпил водки, ничем не закусывая, обнял голову руками и повалился на стол. Не заметил, как стемнело, пора бы зажечь свет, а ему не хотелось подниматься: в темноте, как ему казалось, легче думать.