Виктор Потанин - На вечерней заре

— Спасибо, ребятки. Потешили старика.

— Петр Алексеевич, они не виноваты. Это я проглядела стул. Все подготовили, а не посмотрели… — Юлия Ивановна еще хотела что-то добавить, но ее остановил ветеран:

— Ладно, Юлия, не в стуле счастье, поди. Я ведь по-простому зашел, на огонек, как говорят. И не надо было ребятишек выстраивать и разные регламенты учинять…

— Виноваты, Петр Алексеевич. Я — педагог еще молодой.

— Вот и хорошо, что молоденька, а вины твоей нет. Это я худо рассказываю. Да я ждал, что у вас по-семейному. Без докладов всяких и без речей… А за книги — спасибо, ценю. У меня внук сильно любит по историческому. Эта местная книга будет по историческому или про жизнь?..

— Да, да! Про жизнь… — закивала учительница, и глаза у ней посветлели, и лицо отошло. Все это сразу заметил гость и тоже улыбнулся, поправил галстук и одернул пиджак.

— Слава богу, што забыла про стул. А он ни при чем… — Демёхин весело посмотрел на обломки. — Стул как стул. Это я много мяса ем. Скажу жене: давай сади меня на манну кашу, а то уж стулья проваливаются… — Он рассмеялся, и ребята тоже ожили и зашумели, как прежде.

— Опять галдим? — спросила грозно толстуха, и брови у ней наползли на глаза.

— Пускай шумят — ребятишки ведь, — заступился за класс Демёхин и стал доставать что-то из пиджака. Лицо сделалось хитроватое, беспокойное, как будто приготовился удивить.

— Когда и пошуметь, как не в детстве. А потом уж не до шумов — то семья, то война, то работа… Но войны, полагаю, им не достанется… Аха, наконец-то, попался! — Он поднял руку над головой. В середине ладони была фотография.

— Приготовил, а чуть с собой не унес… — Он дышал громко, с присвистом, и кадычок на шее снова ожил, перекатывался. — Вот глядите, ребятки. Слева, значит, — Иван, отец вашей Юлии Ивановны, а справа — Петро Демёхин. Это я, конечно! А то кто же еще… Мне уже девятнадцать исполнилося, а Иван на три года постарше. Довоенное фото, потому, Юлия, возьми и храни. Хорошо, что вспомнил, а то бы унес…

Учительница молча взяла фотографию и, как школьница, покраснела.

— А походишь ты на отца. Прямо лила да капала. Точно одно лицо.

В классе раздался слабый, осторожный смешок, и учительница еще сильней покраснела и отвернулась к окну. Там все еще бушевала метель, и снег летел вихрями, и они кружились, как большие черные ласточки. Юлия Ивановна подумала, что так, наверно, сегодня по всей земле. И на западе, и на востоке, и на севере, где служит Миша Дерябин, — везде метет сегодня, везде кружится снег. И такие же темные ласточки летают над ним и играют… «Милый, милый, как тебе, наверно, там холодно, как трудно без меня…» И еще что-то шептала и приговаривала, забыв сейчас обо всем, обо всем. Она любила Мишу, но еще больше его жалела. Он попал в армию после института, а ему прочили аспирантуру, ученое звание, — и вот все рухнуло, отодвинулось, потому что вмешался в судьбу военком. «Милый, милый, я тебе сегодня буду писать…» — И в это время ее разбудил напористый голосок:

— Юлия Ивановна, еще можно вопрос?

— Можно, можно, — ответила она почти машинально и только потом вспомнила этот голос и девочку, и то, что им давно пора заканчивать, а то пришла глубокая ночь.

— Можно, Леночка, задавай! — еще раз повторила учительница, и Лена Козлова встала с места и посмотрела на гостя. И глазенки у ней ярко поблескивали, — она что-то задумала.

— Петр Алексеевич, а вы умеете петь?

Демёхин даже отпрянул, у него снова задергался глаз.

— В молодости, бывало, певал. А вам сейчас, што ли, надо?

— Хорошо бы сейчас, — попросила Леночка и посмотрела на Игоря. Он тоже закивал в знак согласия, и она опять попросила:

— И мы бы с вами попели. У нас в прошлую среду докладчик был, так он пел и стихи читал…

— Так это ж, поди, артист! — улыбнулся Демёхин. — Я свое уж отпел…

— Ладно, дети, он не стахановец! — вмешалась снова полная женщина. — Мероприятие мы свое провели, всех писателей мы подарили, а теперь в последний раз поприветствуем гостя!

Ребята дружно захлопали. Когда они кончили, Демёхин спросил:

— А теперь мне куда?

— Куда хотите. Можно и на квартиру к своей старухе, — толстуха захохотала, и с задних мест тоже захохотали, и гость растерялся опять. Кадычок у него сделался бугорком и застыл.

— Так куда мне — я што-то не понял?

— Спасибо вам. Мы вас сейчас отпускаем. Попрощаемся — и домой! — сказала громко учительница, и Демёхин поклонился всем — каждому ряду в отдельности — и открыл медленно-медленно дверь. Перед тем, как уйти, еще раз оглянулся и хотел что-то сказать. Но в дверь влетели на всех парах старшеклассники и чуть не сбили с ног его. Он устало поморщился и махнул рукой. Дверь за ним закрылась бесшумно, как будто в ней не было звука.

А в классе уже хозяйничали шефы — комсомольцы из девятого «А». Они пришли с концертом к своим пионерам. Но вначале к доске вышла высокая школьница с белыми косами и сказала короткую речь. Ее слова были о том, что годы в детстве летят серебряной птицей и скоро всех их станут принимать в комсомол. И в этот день с них многое спросят, потому им всем надо учиться на «4» и «5». А потом шефы спели песню из кинофильма «Неуловимые мстители». Слова были веселые, нервные и взбудоражили всех. «Погоня, погоня в горячей крови!..» — так же горячо выводили ребята, и учительница тоже подпелась к ним, и у ней раскраснелось лицо. После песни девочки станцевали веселый украинский танец, а на баяне им подыгрывал Юрий Сергеевич, — и танец вышел такой же задорный, как песня. К Юлии Ивановне подошла председатель родительского комитета и посмотрела на нее ласково, как на дочку:

— Ну вот, а вы волновались. Из-за такой ерунды столько нервов…

Учительница вопросительно подняла глаза на толстуху, и та снова ее утешила:

— Не надо жизнь свою усложнять. Сегодня — Демёхин, а завтра — какой-нибудь Карпёхин… Так что пора себя наблюдать.

— Гостя надо было оставить. Он бы спел нам солдатскую! — подмигнул учительнице баянист. И она ему улыбнулась. Но это случилось опять машинально. Очень уж баянист походил на Мишу — такие же глаза, такие же волосы…

А возле классной доски стоял уже Игорь Хазанов. Голос у него оказался неожиданно чистый и звонкий. И учительница опять улыбнулась. На душе стало совсем спокойно и хорошо. И только одного хотелось, желалось, чтоб подольше звучал этот голос, чтобы снова и снова отдыхала душа. А Игорь пел о море, о белом парусе, и все его нежное смуглое личико налилось упругим счастьем, волнением — он не пел, а страдал. «Играют волны, ветер свищет…» — повторяла за ним учительница, и ей хотелось опять быть студенткой, чтобы снова жить в большом дальнем городе, чтобы снова ходить по улицам с Мишей Дерябиным. И чтобы это не кончалось никогда-никогда… И в этот миг закончилась песня, как будто приснилась.