Владимир Пшеничников - Выздоровление

День еще только начинался, но он уже знал, что ничего особенного в нем не будет. Согреет воду, прибегут доярки, пошумят при нем маленько, потом явятся на работу телятницы, даст он им пар и воду, приедет часам к десяти молоковоз отмываться-отпариваться, и подойдет время сделать перерыв до вечера, когда все это повторится. Конечно, и эту работу надо делать, а главное, случилось — он работает, но уже чего-то еще хотелось.

На четвертый день, в субботу, Николай собирался на работу неохотно, со вздохами и немного смущенным покашливанием. Зато Катерина, едва ополоснув припухшее лицо, тут же словно ожила. Николай объяснил это тем, что с понедельника она должна была выходить на работу в новый, механизированный свинарник. Туда и являться, кроме дежурства, надо будет попозже, и работа несравнимо легче, чем в коровнике, хотя оплата и этот самый неофициальный доход, не сказать чтобы совсем уж нетрудовой, выше и постоянней. Там хоть поросят дают.

— Че ж теперь, Тимке магарыч будешь ставить? — не удержавшись, съязвил Николай.

— Тимке-то магарыч, — беззаботно откликнулась Катерина, — а тебе завидно, небось?

— Из-за чего? — не понял Николай.

Катерина все же немного смутилась.

— Ну, тебе-то ни грамма нельзя…

— Хм! Я вот возьму да пропущу на пробу. Компанию звать не надо, сами каждый день собираются.

— А ты привечай их больше… Пошли, что ли?

Когда вышли, Катерина буркнула «счас» и, быстро прошагав через двор, скрылась на пустой овечьей карде, Николай встал к куче смерзшегося навоза. Пожурчали…

Задувал ветерок, неся редкую колючую крупку, и до фермы, кособочась, они дошли молча. Молчком и расстались, только разом взглянули на лампочку, мимо которой быстро промелькивали белые мушки. Нужна была зима, снег, Новый год уже скоро…

В котельной Николай орудовал не то что привычно, но уже как-то без размышлений, точно и размеренно. Едва только заработал котел, он поправил в головах старый свой ватный пиджак-полупальто и вытянулся на лежаке, сощурившись от света новой сильной лампочки.

Котельную он, можно сказать, уже обжил, натащив из дома всяких штуковин и приспособив их для разного рода удобств. Не облегчения себе добивался, поскольку перетрудиться тут было невозможно, ну, разве что приоглохнуть от шума, — старался поскорее обжиться, раз и навсегда забыть долгую бездельную маету. Теперь, на четвертый день, казалось, что и это получилось, летом надо только стены побелить да подмазать.

«А дальше что?» — думал Николай.

Сколько лет проработал на тракторе, и ни разу не задумывался так: а что же дальше? А тут поехало… Мысленно он принимался спорить сам с собой, но, что это за спор, и не выскажешь.

На котел он теперь взглядывал смело. Вчера даже специально бросал его без присмотра минут на десять. Вышел за дверь, постоял и, бросив взгляд на красно-желтый окоем неплотно прилегающей дверцы топки, пошел к сторожке, где помещался и красный уголок фермы. Летом там жили сезонники, и где-то тут Катерина варила им обеды. Дорогой он еще обернулся, подумав, что истинно дурью мается, но в сторожку все же вошел. Там было холодно и накурено. Плакаты и таблицы на стенах казались серыми, прошлогодними, на длинном столе валялись вперемешку косточки домино, лежали несвежие газеты и тощие журнальчики.

Николай прошелся вдоль стола, глянул на койку, заваленную грязными матрацами, потом выбрал себе газеты посвежее на вид, прихватил два журнальчика, словно за этим и приходил, и, невольно убыстряя шаг, вернулся в котельную.

С первого взгляда ему показалось, что стрелка манометра перешла отметку «два», и он, бросив газеты, подскочил к крану, пустил пар в емкость с водой, быстро снова взглянул на манометр. Стрелка подрагивала возле единички, но, может быть, она там и сразу, как он вошел, стояла…

Вспомнив это, Николай усмехнулся, поднял руку и взял у себя за головой какой-то журнал, из вчерашних. Умостив голову, взглянул на потрепанные первые страницы и стал нехотя перелистывать, пока не наткнулся на цветную картинку, на красивую, в лиловом платье, купчиху. «Б. М. Кустодиев. Купчиха», — прочитал он подпись и нисколько не удивился совпадению. Подбородок у этой купчихи был Катеринин.

Николай листнул журнал дальше, и другая картинка прямо ожгла его. «Красавица», — прочитал он, оперся локтем и сел, чтобы лампочка не била в глаза. Теперь, на ярком свете, он увидел, что журнал уже захватан чужими руками, но картина засветилась и из-под грязных пятен.

Это была красавица действительно. Рыжая, пышная, золотая. Она там собиралась ложиться спать, не успев снять только перстенечек и сережки, когда этот Б. М. и увидел ее. «Девка еще», — подумал Николай. Силой отливали ее колени и бедра, крутое плечо, прохладно светился живот, и высокая грудь таила, наверное, чистое, глубокое дыхание. Не завидные женские прелести увидел вдруг Николай, а как бы само здоровье. Картинку держали его запачканные узловатые пальцы, сам он силился поглубже заглянуть в эту девичью спаленку, но тут же представил себе, как встрепенулась бы, закрылась, брезгливо и испуганно ойкнула, увидев его, эта красавица. А какое воздушное, алое было у нее одеяло!

Словно очнувшись, Николай быстро взглянул на манометр, потом на дверь и убрал журнал. Посторонний мог бы только одно подумать: сидит и голых баб разглядывает, докатился…

Потом он нашел время и перелистал все газеты и журналы, а этот, потрепанный, хотел было взять с собой, показать Катерине, но раздумал: жена бы увидела только то, что художник на бумаге нарисовал.

«На сундуке спит, — определил Николай, еще раз взглянув на картинку. — А в сундуке — приданое. Невеста. Сердечко у нее обмирает…»

Давнишний, наверное, это был художник Б. М. Давнишний и какой-нибудь хилый, больной вроде Николая, потому что от здоровья здоровье не ищут. Да и нет сейчас таких спокойных, здоровых и чистых баб. Все ищут кого-нибудь, кто их осчастливит, а эта сама сидит перед сном и думает, осчастливить бы кого… У мужика сердце с кулак примерно, подумал Николай. Он крепко сжал свой и посмотрел: ничего себе кулачок… А у баб как же? Тоже с кулак? И где только там все помещается!

«Купчиха изображена на расписном сундуке, в окружении розового атласа подушек, цветастых обоев. Ее тело, расплывшееся, мягкое, лишенное четкой формы, напоминает пуховики, на которых привыкла нежиться красавица. Этот образ — красноречивый символ ленивой и сытой жизни целого класса», — так черным по белому было напечатано про «Красавицу», но Николай не поверил.

Придя домой, он обнаружил, что корова проломила кормушку, и, выгнав ее на карду, до обеда, считай, делал новую. Катерина предупредила, что вечером будет баня, и приказала являться без задержек, не караулить там выпивох. Но вечером он все-таки задержался, пришлось добиваться, чтобы горючевоз заправил бак у котельной с вечера.