Алексей Першин - Не измени себе

— Что ты понимаешь в этих линиях! Слабовато Ленина знаешь, а если читал, то мало. Ну-ка, признавайся…

Едва удержался Борис, чтобы не ответить Вальцову резкостью. Но Вальцов вдруг побледнел и замер.

«Что это с ним?»

Но через мгновение он встрепенулся, быстро глянул на Дроздова.

— Не сердись, Борис. Сорвался я. Юзовского вспомнил. Он мне, паразит, как раз о линии партии… Это мне, балтийцу! — Вальцов гневно плюнул себе под ноги. — Давай, браток, не будем портить себе хороший день. Разберутся. Как-никак ЦКК. А? Как думаешь, комсомол?

— О чем разговор, Иван Федосеич. Я вам верю.

Вальцов испытующе взглянул на Бориса, будто старался проникнуть в самые затаенные уголки его души.

— Твои слова, Дроздов… Бальзам мне на душу. Я так нуждаюсь именно в таких словах. Спасибо.

Вальцов коротко давнул ладонью Бориса, снова обнял его и лихо выкрикнул:

— Двинули!

Вскоре они свернули в какой-то переулок и минуты через две поднимались по ступенькам к широким дверям.

— Пивная, — объявил Иван Федосеевич. — Не так давно здесь грязь была непролазная. А теперь мои бывшие смежники — общепит — вроде бы навели кое-какой порядок.

Особого порядка Борис, правда, не увидел. Столы без скатертей, сплошь были заставлены пустыми пивными кружками. Молодая женщина в залитом пивом переднике носилась по залу, собирая их. Крупные капли пота стекали по ее полному, еще не утерявшему свежести лицу. Посетителей оказалось не так уж и много. Был тот час дня, когда рабочие с завода уже прошли, а конторским служащим еще предстояло работать. Любителей пива совсем недавно было много, если судить по кружкам: волна только что схлынула.

— Давай-ка, Борис Андреич, сами потрудимся. Официантка, вишь, истекает потом.

За две минуты они дружно очистили стол и хотели уже заняться самообслуживанием, но их опередила толстушка.

— Спасибо, мои милые, — улыбчиво и певуче еще издали заговорила она, торопливо приближаясь к их столу. — Вот вам за труды.

Она как букет протянула Борису аппетитную тараньку. С алчным урчанием ее цапнул своей ручищей Вальцов. Все трое рассмеялись.

— За такое богатство мы тебе еще три стола очистим, — воскликнул Иван Федосеевич и под заливистый смех официантки действительно бросился очищать столы от пивных кружек. Волей-неволей забегал и Дроздов, заражаясь дурашливым настроением напарника.

— Ай да Натаха! Каких бравых помощничков сагитировала, — раздался мощный бас из-за стойки. Борис только сейчас рассмотрел толстого усатого буфетчика. — Вот бы все такие были! — приналег на голосовые связки толстяк.

К удивлению Дроздова, из-за столов поднялись посетители и кто смущенно, но молча, кто посмеиваясь и перекидываясь шутками с официанткой и буфетчиком, принялись убирать пустые кружки.

— Кто сказал, что только дурной пример заразителен, а? — опять зарокотал толстяк. — Нинка, дочь наша человечья, тащи скатерти. Вишь какой народ у нас сегодня.

Откуда-то из чрева пивной, скрытого стойкой, выскочила тоненькая длинноногая девушка с толстой косой. На вытянутых руках ее лежала стопка чистых скатертей. Руки девушки замелькали над освобожденными от посуды столами. Через несколько минут зал посветлел; кто-то распахнул окно, и сизые клубы табачного дыма, подгоняемые сквозняком, устремились на улицу.

Толстушка Наташа, успевшая сменить грязный передник, преданно улыбнулась Вальцову. Не спрашивая их желания, она принесла на подносе шесть кружек пенистого янтарно-желтого пива, тарелку с жирной красноперкой, подсоленных сушек, каких-то орешков и бутерброды. Расставив тарелки, хлебосольно сказала:

— Угощайтесь, мои милые. На здоровьице! — и, неловко поклонившись, тут же убежала.

Приглашать второй раз не пришлось. Оба налегли на бутерброды, запивая их пивом. Проголодавшемуся Борису все это показалось царской едой.

И вдруг Борис заметил, что Вальцов застыл с кружкой в руках. Глаза его грозно сверкнули, губы сжались, заходили желваки на скулах. Борис, неприятно удивленный, оглянулся, но ничего подозрительное не заметил, — Кого-то увидели, Иван Федосеич?

Вальцов пришел в себя.

— Вспоминаю, Борис. А точно припомнить никак не могу. Где я мог видеть Юзовского? Где?

— Да плюньте вы хоть сейчас-то на этого вражину, всему свой черед.

— Это, пожалуй, правильно. Наляжем-ка!

Минуты две молча работали челюстями, а думали все ту же думу. Первым не выдержал Борис.

— Иван Федосеич, как вы думаете, долго еще продлится борьба с ними?

— Уверен, что не долго. Борьба, по сути дела, уже заканчивается. Коллективизация идет полным ходом. Конечно, крови кулаки попортят нам еще порядочно. Побьют, сожгут, потопчут… Но сравни-ка ты все это с обстановкой в гражданскую войну, когда каждый наш человек был гол как сокол, во вшах, в коросте, с ребрами, на которых хоть играй, что тебе балалайка. А ведь одолели врагов на всех фронтах. Так или не так, комсомол?

— Так, Федосеич.

— Ну и потянем за великое из малого объема, — и хохотнул, довольный собственным каламбуром.

Пил Иван Федосеевич большими жадными глотками. Борис с трудом начал вторую кружку, получая больше [удовольствия от беседы. Он был бы не прочь съесть еще полдюжины бутербродов, потому что пиво возбудило аппетит, но стеснялся попросить о том официантку, сидел, делал мелкие глотки и думал. Честно говоря, слова Вальцова не столько успокоили, сколько растревожили его. Как там ни говори, а число кулаков немалое. Где-то достают они оружие, сопротивляются бешено, наверняка увлекают за собой колеблющуюся массу крестьян среднего достатка. Так что силы у них, поди, еще немалые процесс, наверное, не так скоро закончится, как думает Вальцов. Размышления обо всем этом он откровенно и выложил Ивану Федосеевичу.

Лицо Вальцова помрачнело. Он даже кружку с пивом отставил в сторону. Задумался. Сильные и жесткие пальцы его выдали беспокойную дробь. Но вот он сделал из кружки большой глоток, тыльной стороной ладони вытер губы и, грузно навалившись на стол, пристально взглянул в глаза Дроздову.

— Слушай, комсомол, не рано ли тебе в государственные деятели определяться?

Вроде бы шутливый вопрос, но в глазах Ивана Федосеевича Борис не заметил веселой искры. Не признал шутки и сам.

— Я думаю, Иван Федосеич, наши государственные дела всех и каждого касаются. Тех, конечно, кто болеет за дело свое, за землю вообще, коль уж по большому счету. Если я смолоду буду поплевывать в потолок и делать вид… моя хата с краю, на какой черт сдался такой рабочий? А я как-никак гегемон. Пусть миллионная его частичка, по все-таки действующая, активная. Вот такая позиция вас устраивает?

Вальцов быстро убрал со стола руки, откинулся на спинку стула, довольно осклабился.