Алексей Першин - Не измени себе

— Во, ураган девка! — восхитилась Екатерина Михайловна, лежавшая теперь рядом с Женей.

Глаза у Жени вспыхнули, щеки заалели. А Тамара, пока в палату входили и рассаживались еще три молоденькие посетительницы, протянула Жене руку.

— Меня Тамарой дразнят. А тебя как?

— Я… меня… Женя я. Евгения Пухова. — Голос Жени едва слышался — так она была обескуражена.

— И фамилия-то расчудесная… Пу-хо-ва… Видал? — властно выставила ладошку навстречу Михайловне, не на шутку встревоженной таким кавалерийским натиском. — Не съем, не съем твою соседку. Я, может, добровольно хочу уступить ей первенство… по красоте.

— Может, заодно и Сашуню в придачу? — лисонькой вписалась в разговор одна из трех вошедших девушек.

— Не-ет уж, шалишь! Сашуню никому! Мой Сашенька.

Все засмеялись. А у Екатерины Михайловны даже лицо порозовело от удовольствия.

— Крепко вонзился в сердечко мой Саша?

— Ох, не говори, Михайловна. Сохну и чахну на глазах, — и Тамара сверху вниз озорно огладила себя.

Смех остановила все та же Тамара:

— Ишь заливаются, с человеком поговорить не дадут, — она села на краешек Жениной постели. — А ты с какой фабрики, Женечка?

Лицо Жени помертвело. Стала отливать кровь и от лица Екатерины Михайловны.

— Не с фабрики я. С улицы, — еле выговорила Женя.

Тамара растерянно захлопала длинными ресницами.

Хотя и знала от Михеевой, кто такая Женя, но такой откровенности не ожидала.

— Как с улицы? А где ж ты живешь?

— На улице.

Глаза Жени пылали отчаянием, она была близка к истерике.

— Эй, Томка, остановись! — закричала Екатерина Михайловна и даже руку протянула, чтобы оттащить не в меру разошедшуюся девушку.

— Да подожди ты, Михайловна. Человеку, поди, головы преклонить некуда. Может, и ночевать-то негде? А?

— Негде.

В палате стало тихо. Мертвенная эта тишина будто заморозила всех.

— Господи! Да что ж это?! Михайловна? Да я… я… Никуда я не отпущу от себя Женьку. Никуда, слышишь?

И тут произошло совсем нежданное. Тамара вдруг ткнулась в грудь Жени, плечи ее затряслись от рыданий. И Женя, вскрикнув, тоже приникла к плачущей девушке.

Часто-часто заморгала Екатерина Михайловна, не выдержала, уткнулась лицом в ладони. В голос вдруг зарыдала еще одна из девушек…

Рванув дверь на себя, Борис влетел в палату. Он уже несколько минут стоял около двери в нетерпении и страхе. И вот не выдержал. Его не сразу заметили. Женщины всхлипывали, сморкались, горестно качали головами. Екатерина Михайловна увидела Бориса и стала торопливо смахивать со щек слезы. Она попыталась что-то сказать, но лишь умоляюще махнула на Бориса рукой: «Уйди ты, ради бога!»

Но какое там! Он с места не мог сдвинуться. Целое море слез! Но почему, почему они плачут?!

— Хватит, девки, хватит, — сипло наконец вырвалось у Екатерины Михайловны. — У человека вон сердце в клочья разорвется.

Заметила Дроздова и Тамара. Не вытирая лица, мокрого и симпатичного, она поднялась и шагнула ему навстречу. Потом обернулась к Екатерине Михайловне:

— Это он?.. Борис?..

«Вот же актриса! — подумал Дроздов. — Ведь знакомила их Михеева».

— Да, Борис Дроздов, — удивленная вопросом, ответила та.

Тамара окинула Бориса пристальным и восхищенным взглядом, шагнула к нему и вдруг порывисто обняла.

— Какой же ты золотой парень! Отбила бы, не будь у меня Сашуни…

Заулыбались, зашмыгали, уже смешливо, носами девушки и те, кто лежал на койках. А Тамара резко повернулась на каблучках, схватила Бориса за руку и поволокла к постели Жени Пуховой.

— Женька, целуй его! — приказала она все еще плачущей Жене. — Господи, такого парня встретить!

Борис растерянно и неловко склонился к Жене. Она с трудом подняла руки, ухватилась за его плечи и прижалась горячими губами где-то повыше подбородка и вдруг, слабо вскрикнув, потеряла сознание.

Все устремились к Жениной постели.

— Будто сердце мое чуяло! — запричитала Екатерина Михайловна. — Ох, Тамара! Шлея тебе, окаянной, попала под хвост!

— Врача! — Борис умоляюще глянул на Тамару. — Скорее врача!

Вбежала медсестра Светланка. Глянула на Женю и пулей выскочила из палаты.

— Доктор, Пуховой плохо! — раздалось по коридору.

Моисей Аронович показался из дальней двери. Светланка поволокла его за руку, будто он сопротивлялся. А доктор был просто стар и слаб. Мудрые слезящиеся глаза его покорно мигали.

— Потише, Светик. Потише… Ну, пожалуйста.

В палате Моисей Аронович преобразился. Не торопясь взял Женю за руку, послушал пульс, оттянул ей сначала одно, потом другое веко. Потом уже тихо бросил:

— Иглу. Камфору.

Светланка опять сорвалась с места.

Врач поднял взгляд на Екатерину Михайловну.

— Говорили с ней?

— Говорили, а потом ревели.

— Оно и видно — ведро слез пролили. — Моисей Аронович беззвучно зашлепал толстыми губами. Он был огорчен, недоволен, рассержен. — А я просил… осторожно… постепенно.

— Ругайте, ругайте, Моисей Ароныч. Я во всем виновата, — растерянно сказала Екатерина Михайловна.

— Вовсе не ты, а я!.. — вмешалась в разговор Тамара.

Но вошла Светланка — и все смолкли. Доктор сделал укол, а потом вытащил из кармана газету и тихонько стал помахивать ею над лицом Жени.

В палате, кажется, не дышали, все замерли. Но вот веки Жени дрогнули, нерешительно мигнув раз-другой, она широко распахнула глаза.

— Вот мы и очнулись… Как поспала, милочка моя? — ласково спросил доктор.

— Я?! Спала?!

— А нет разве? Помнишь все, что тут говорилось?

— Конечно же помню… Только голова закружилась, и что-то стрельнуло.

— Ничего, это пройдет. Простись со своими друзьями и постарайся еще поспать.

Все тотчас суетливо засобирались. Только Тамара опустилась на колени и стала осыпать Женю поцелуями, как обычно целуют маленьких детей.

— Моя золотая… Моя хорошая… Ты у нас королевой… принцессой будешь. Будешь ведь? Скажи, будешь?

Женя смешно, по-детски сморщила нос и с покорной улыбкой ответила:

— Бу-уду…

— Ну вот и хорошо. Вот и славненько. Мы к тебе будем ходить часто-часто.

— Три раза в неделю, — поправил ее Моисей Аронович.

— Приносить тебе всего-всего.

— По списку, красавица моя. По списку. А списочек составлю я.

— И доктора мы будем слушаться.

— И будете хорошие-хорошие…

Женя тихонько рассмеялась.

— Буду вас ждать. И тебя, Боря… Ладно?

Неожиданно похолодало. Подули северные ветры, а потом выпал первый снег, пушистый, нежный. Очень рано пришла зима. Женя уже потихоньку ходила, выздоровление ее, по словам Моисея Ароновича, продвигалось «семимильными шагами», однако из больницы ее все не выписывали. За время болезни Женя исхудала, кожа ее стала почти прозрачной. Но как ни странно, от худобы лицо ее как будто светилось и потому казалось пронзительно-красивым.