Алексей Першин - Не измени себе

И все-таки с этого дня она почувствовала: жизнь ее стала полна до предела. У Бориса никого нет, кроме нее. А понедельники, среды и пятницы — что ж, чем бы дитя ни тешилось… Пусть себе занимается, может, и в самом деле когда-нибудь пригодится. Но ненормальность, бесперспективность, что ли, этих занятий Бориса ее порой раздражали. Она дала себе слово не вмешиваться в его жизнь и не вносить своих поправок, но однажды все-таки не утерпела.

— Слушай, Борис, ты умный, способный человек. Вон как книгами обложился. Не для вида же?

— Уверяю — читать, а не пыль пускать в глаза красивым девушкам.

Тамара улыбнулась, поколебавшись было в своей серьезности.

— Так вот я о чем, Боренька, — продолжала она деловито. — Почему бы тебе не поступить в институт?

Улыбка сбежала с лица Бориса. Он задумался. Вопрос был не праздный. Тамара сама училась, и, конечно, ей хотелось видеть его образованным. Понять ее можно.

— Видишь ли, Тамара. Я давно уже размышляю над этим… И скажу откровенно… Наладчиком станков я, кажется, становлюсь хорошим, буду — отличным. Могу добиться самых высоких степеней совершенства в этом деле. Я люблю механизмы, потому что понимаю их душу. А буду ли я хорошим инженером?

— Если любишь механизмы, что тебе помешает стать приличным инженером?

— Вот видишь… приличным. — Борис не скрывал иронии. — Этакая серединка на половинку…

— Чудо мое! А зачем в таком случае тебе книги? Ты же ведь не романы читаешь?

— Случается, и романы. Но больше научные и технические… Ну… чтобы не быть олухом. Хочется общего развития. Это смешно?

Тамара не знала, как отнестись к его словам. Ей никогда прежде не доводилось слышать ничего подобного. Учиться, видите ли, он хочет только потому, чтобы не быть олухом, а не потому, чтобы как-то утвердить себя в этом мире. Чудик какой-то.

— Блажишь ты, Борька. Инженером не хочешь… Но ведь высшее образование — это высшая квалификация хотя бы и в твоем же деле.

— Хорошо. А для получения высшей квалификации наладчика сложнейших станков что нужно?

— А я… я не знаю, — пожала плечами Тамара.

— Неправда. Такая умная… Техникум на «отлично» — и не знаешь?

— Ну… Старание. Талант.

— Может быть. А еще?

— Технические знания, наверно.

— Вот-вот, в самую точку. Уйма знаний нужна. Всяких и разных. Когда-нибудь настанет время, и наладкой сложных машин будут заниматься инженеры. Но даже инженеру, чтобы он наладил станок, какой бы он сложности ни был, требуется практический навык. А я хочу быть асом в станкостроении. Налаживать станок, а не указывать, как работать. Вот и накапливаю знания.

Тамара порывисто обняла Бориса.

— Но тебе же трудно будет! Все не как у людей.

И после этого разговора жизнь покатилась по прежней своей колее, правда, к трем дням занятий Борис прибавил еще вторник. Остальные три вечера принадлежали Тамаре.

У нее была своя комната. Раньше с ней жила мать, но теперь она переехала к сыну, нянчить внука, а к Тамаре приходила по праздникам.

Часто после театра или позднего сеанса в кино Тамара тащила Бориса к себе выпить чаю, поужинать. Но странное дело, чем нежней становилась с ним Тамара, тем больше замыкался в себе Борис. Он хорошо понимал, что ведет себя недостойно, но ничего с собой поделать не мог. Тамара ни разу ни в чем его не упрекнула. Но Борис видел, как она страдает от его подчас неожиданной для нее замкнутости. Бориса захлестывало чувство раскаяния, он становился особо внимательным, старался предупредить все ее желания. Тамара, настораживаясь, искала в его поступках нарочитость. И от всего этого Борис уставал до изнеможения.

Именно в это время у него особенно не ладилось с переводом. Начинался ералаш в сложносочиненных и сложноподчиненных предложениях. Они вообще становились неуправляемыми, и потому текст перевода превращался в бессмыслицу. На одну страницу приходилось затрачивать почти по неделе.

Борис заметил, что стал сильно уставать. Он как-то сказал об этом Сергею Кириллову. Без нажима и намека на отпуск, просто к слову.

И вдруг нежданно-негаданно его пригласили в завком.

— Слушай, Дроздов, есть две горящие путевки в подмосковный дом отдыха, — объявил ему заместитель председателя. — Я слышал, у тебя что-то намечается по семейной линии. Если хочешь, отправляйся хоть завтра.

— Но вторая путевка… Тот человек не наш.

— В принципе-то наш, советский? Это главное. Вот путевки. Дуй к тому человеку. Я в цехе договорюсь, можешь на меня положиться.

До окончания смены оставалось чуть больше двух часов, Борис переоделся и поехал на комбинат, к Тамаре. И у проходной столкнулся с Женей, но она не заметила Бориса — так была погружена в себя. Женя сильно изменилась, похудела, побледнела, будто отцвела — такой показалась поникшей. Был уже заметен живот. Борису стало трудно дышать, глаза заволокло туманом.

Но вот Женя прошла…

После некоторого колебания он вызвал по внутреннему телефону Тамару. Она примчалась запыхавшаяся, раскрасневшаяся, еще издали увидела его, засияла улыбкой.

— Вот, — протянул ей путевки Борис.

— Это что? — она с недоумением повертела перед глазами две розовые бумажки.

— Путевки в дом отдыха. Горящие. На двенадцать дней.

— Господи, вот счастье-то!.. А когда ехать?

— Послезавтра или завтра.

— Сколько надо платить?

— Бесплатные.

— Вот здорово! А у меня отгулы накопились…

— Тогда завтра же и отправимся. Успеешь оформиться?

— За один час, радость моя. Отправляйся за чемоданом — и ко мне. Мама два вилка соленой капусты переслала с братом и свиную ногу. Закатим пир?

— Закатим.

Но всю дорогу до общежития, а потом и к дому Тамары он видел перед собой будто отрешенное лицо Жени.

А на третий их день в доме отдыха Тамара, уткнувшись носом в его щеку, прошептала стыдливо:

— Боренька, любимый мой, давай поженимся?.. Я так хочу ребенка! Очень!

Борис промолчал. Тамара разрыдалась, она накрыла голову подушкой и плакала до рассвета. А Борис, отупелый, деревянный и почти оглохший, смотрел в одну точку и отчетливо видел перед собой грустное лицо Жени.

Утром Тамара уехала, не простившись. На другой день отправился и Борис. Больше с Тамарой они не встречались.

Женщину в строгом, мужского покроя, черном жакете Борис заметил еще на берлинском аэродроме. Она привлекла его внимание каким-то едва уловимым внешним сходством с Женей Пуховой. Весь путь от Берлина до Москвы Борис видел ее профиль, и воспоминания о Жене, о прожитых годах не отпускали его.

Последний раз он видел Женю случайно в сорок первом. И опять на том же Казанском вокзале. Она очень изменилась, не сказать, чтобы подурнела, но вместо молоденькой девушки Борис увидел уже зрелую женщину. По-прежнему она была притягательна и женственна, хотя и бедновато одета — в поношенное шерстяное платье и желтую кофточку; туфли — на низком каблучке, в руках хозяйственная сумка. Было начало октября, погода стояла еще теплая. Голова у нее была не покрыта и коса, все такая же толстая, собрана в пучок на затылке.