Алексей Першин - Не измени себе

— На волю коллегии. Ты меня понял?

— Зачем эта комедия? — с гримасой боли спросил Иван Федосеевич. — Пишите приказ — и дело с концом.

— Я тебе должен дать коленом под зад. Неужто это непонятно?

— Ну и давайте. А я уеду работать агрономом, председателем колхоза, директором МТС или какого-либо совхоза.

Министр хотел еще что-то сказать, но Вальцов ему не дал.

— Будьте человеком. Не говорите больше ни слова!

В ту ночь Вальцова едва довезли домой. Подозревали инфаркт. Но бог миловал, отдышался.

Когда ввели в дом Вальцова, ослабевшего, с явными признаками острого сердечного приступа, Софья на мгновение оторопела. Но всего лишь на мгновение, она тут же взяла себя в руки; движения стали быстрыми и точными. Метнулась к аптечке, наполнила шприц, заставила шофера перевязать руку резиновым жгутом, профессионально сделала вливание в вену. Пока водитель наливал грелку, Софья Галактионовна уже облепила спину и грудь Ивана Федосеевича горчичниками.

Откуда-то появилась кислородная подушка. Маска. Минут через десять-пятнадцать Иван Федосеевич ожил.

— Скоро ты у меня станешь совсем розовеньким, — уверенным и спокойным голосом сказала Софья и нежно погладила его по щеке.

— Где ж ты научилась так? — слабым голосом спросил Иван Федосеевич, с обожанием следя за женой. — Лучше всякого врача…

— А ты не догадываешься где?

Вальцов сразу умолк. И опять уже построжавшим взглядом стал следить за Софьей.

— Если б ты знала, моя милая…

— Знаю, Иван. Все знаю. И уверена, что в конечном счете все у тебя будет отлично. Нужны лишь терпение, спокойствие, уверенность в себе. — Софья положила руку на влажный лоб Вальцова. — Любой руководитель, пусть прозорливый, даже гениальный, может допустить какую-то ошибку. Партия же ошибаться не может. Это нутром надо понять, Иван.

Вальцов во все глаза смотрел на Софью. Смотрел и думал: он совершенно не знает своей жены.

Софья вздохнула, глаза ее затуманились. Она сидела на краю кровати, то поправляя ему одеяло, то подсовывая под бок полотенце, чтоб горчичники поплотнее прилегали к телу. Теперь же стала тихонько гладить его руку.

— И ты это понимаешь, Иван. Поверь мне… Ты большой… нет, не так… Ты громадной души человек. Я не могу, не могла ошибаться. Не имею права. В ранней юности допустила промах. Все мы смолоду можем ошибаться, а потом… не имеем права. Вот и отец мой — тоже в молодости ошибся, за что потом и поплатился жизнью. Ты о том знаешь во всех подробностях.

— Конечно, знаю. Хотя и через много лет, а всплыло, объяснилась загадка его смерти.

Ивану Федосеевичу действительно довелось не только узнать, но и увидеть убийцу Галактиона Алексеевича Турищева — отца Софьи.

Однажды, когда Вальцов уже работал первым секретарем райкома партии, ночью на квартиру позвонил Сазонов. Николай Петрович не очень часто, но все же достаточно регулярно встречался с Вальцовым, иногда сам наезжал к нему, но чаще приглашал к себе, когда Вальцов бывал Москве. Любил Сазонов поговорить с Иваном Федосеевичем «за жизнь», порасспросить о настроениях в среде крестьян, рабочих, в партийных и советских кругах. Нередко советуясь с Вальцовым, Сазонов в такие часы будто проверял себя.

Дозвонившись, Сазонов долго извинялся, что разбудил, что никак они в столице не могут отвыкнуть от ночной работы, а кончил тем, что просил Ивана Федосеевича в ближайшие дни приехать в Москву.

— А без меня никак? — кислым топом отозвался Вальцов.

— Знаю, Иван Федосеич, о партийной конференции в области и о твоем содокладе тоже знаю. Я все согласовал в обкоме. Нужен ты нам не надолго, но именно сейчас.

Пришлось поехать. Приехал и не пожалел. Был арестован Наум Григорьевич Юзовский, по настоянию которого несколько лет назад Вальцова едва не «вычистили» из партии. Как выяснилось, Юзовский был связан с Савинковым, участвовал в контрреволюционных мятежах, но вовремя вывернулся, нырнул в глубинку, потом опять, уже потихоньку, мутил воду, вынашивая в душе планы нового мятежа.

Юзовский, он же Ильинский и Осокин, категорически отрицал предъявляемое ему обвинение в умышленном преследовании честных коммунистов во время чистки партии. А что касается смены фамилий, то, во-первых, смена фамилий властями сейчас не возбраняется, а для него эта мера была вынужденной, потому что вместе с фамилией он хотел забыть и свои старые убеждения. Все свои поступки, классифицируемые как преступления, он совершил в состоянии аффекта, увлекшись внутрипартийной борьбой. Выиграй Юзовский эту битву со следствием, он мог бы надеяться на сохранение жизни.

Но вот появился Вальцов. Юзовский стал убеждать следствие, что этот человек стал жертвой обыкновенных уголовников, расхитителей государственной собственности, борьбу с которыми он, Вальцов, ослабил на вверенном ему мясокомбинате. Однако остались архивы, и память Вальцова сохранила подробности разговоров с Юзовским.

— Знаешь ли, какую линию защиты избрал Юзовский? Он утверждает… что если бы не он, тебя, кристального большевика, в партии бы не восстановили.

— Не ЦКК, а именно Юзовский? Ай да благодетель! Но ведь сейчас-то он изобличен.

— Кроме нас, органов следствия, есть еще суд. А нам не безразлично, какую позицию займешь лично ты.

— Я занимал и буду занимать позицию большевика. Неужели это надо доказывать? И доказывать именно тебе?

Сазонов дружески улыбнулся, но отвечать на вопрос, видимо, считал излишним.

— И вот еще один факт, который, как мне кажется, не оставит тебя равнодушным. Полагаю, ты не забыл еще Софью Пухову?

Вальцов слегка покраснел и тоже посчитал излишним отвечать на вопрос Сазонова.

— Впрочем, не о ней речь. О ее отце. Галактион Алексеевич Турищев был эсером. Считал, что будущее на селе за кулаками (он их именовал крепкими хозяевами), даже единственную дочь выдал за такого человека. Но жизнь ему открыла глаза, и Галактион Алексеевич понял, как жестоко ошибся. Понял и написал откровенное письмо о своих заблуждениях в ЦК партии большевиков. Об этом решительном шаге Галактиона Алексеевича узнал Юзовский. Мы взяли в начале тридцатого кулацких заговорщиков, собиравшихся у Пухова. Юзовский, руководивший заговором, не сомневался, видимо, что выдал всех Пухов, подозрительно быстро превратившийся в середняка. А налитые злобой глаза волчонка давно приметил. Зная о сожительстве Кондрата с женой Романа и о ненависти пасынка к приемному отцу, Юзовский с немалым трудом разыскал Романа уже в Москве и предложил ему немедленно «убрать» Кондрата. Роман исполнил приказ Юзовского без колебаний. А потом поджег дом, это уже было его инициативой. Отомстил с лихвой, но и себя связал с Юзовским накрепко.