Алексей Першин - Не измени себе

— Скажи на милость, Дрозд… Зачем попу гармонь?!

Но в глазах у Бориса он увидел лишь жалость к нему, Зыкову.

— Чудила ты, Пашка… Интересно же!

— Ну, и как? Нажил капитал? — намекал на «Капитал» Маркса.

— А книжки, Кныш, не для капитала пишут.

Зыков так и не понял: на кой черт Дроздову понадобилась та премудрая книжища? Никакой же от нее практической пользы не было!

А позже, уже в Москве, Дроздов как-то прислал письмо. Курсы у них при заводе открылись, приглашал учить немецкий язык. Подивившись тогда несуразности этой затеи, он даже не посчитал нужным ответить Дроздову. Дикая же затея! Зачем было токарю Павлу Зыкову, все и вся забыв, садиться за парту и учить немецкий язык?

Блажь! Чушь! Бред сивой кобылы!

И поди ж ты, даже и здесь Дроздов оказался прозорливей. В Германии Борис легко разговаривал с немцами, и хохотал с ними, и что-то записывал во время бесед, а он, Зыков, обогнав бывшего приятеля в общественном положении, — не каждого избирают депутатом райсовета — только хлопал глазами. Но кто же знал, что когда-то придется выезжать в Германию, где потребуется болтать на немецком языке?

Но все это пустое по сравнению с последними событиями. Как личное оскорбление Павел воспринял весть о том, что Дроздов не только закончил два вуза, но и получил ученую степень кандидата экономических наук. Дипломная работа Бориса Андреевича Дроздова была признана диссертацией.

Нет, такого вынести Зыков не мог.

Новая вспышка зависти и желания все-таки понять подлинную цену этого сумасшедшего Дроздова толкнули Павла Зыкова на поступок, принесший ему немало душевных страданий. Зыков случайно узнал, что начальник планового отдела завода, Анатолий Николаевич Гречихин, учится в заочной аспирантуре в том же вузе, что и Дроздов. Павел попросил Гречихина познакомить его со своим научным руководителем.

— Ты что, в аспирантуру захотел? — удивился Анатолий Николаевич, который уже много лет стоял на страже многотысячных заработков Зыкова. — Но у тебя, если не ошибаюсь, средне-техническое образование.

Снисходительный тон задел Зыкова за живое, он вспыхнул. Произошел крутой разговор, закончившийся тем, что Гречихину пришлось извиниться. Вскоре он познакомил Зыкова с Григорием Иннокентьевичем Маркиным — своим научным руководителем. Профессору понравилась тяга прославленного скоростника к знаниям и польстило то, что свой выбор он остановил именно на нем. Через три-четыре встречи Зыков с профессором настолько сблизились, что Павел Порфирьевич решил пригласить Маркина в гости, что было принято с благодарностью.

Григорий Иннокентьевич, разумеется, и понятия не имел об истинной причине их знакомства. Профессор был уверен, что только интерес к познанию и желание завершить свое образование (правда, несколько поздновато, но все же хорошо, что оно, это стремление, пробудилось в человеке) привели Зыкова к нему. За столом у Зыковых Григорий Иннокентьевич поднял рюмку за то, чтобы и второй представитель славного рабочего класса добивался таких же успехов, как и первый.

— А кто этот первый? — казалось бы, из простого любопытства поинтересовался Павел.

— Борис Андреевич Дроздов. Удивительно даровит. Можно сказать, это редкий экземпляр выдающихся достоинств. Еще до вуза Борис Андреевич стал ученым.

— Так уж и ученым?!

Вопрос прозвучал резко, почти грубо. Павел понимал, что чувство зависти и ревности — чувство нездоровое, рано или поздно оно обернется бедой для него, но ничего не мог с собой поделать.

Профессора Маркина удивил тон обращения; в какой-то степени оскорбило его и недоверие хозяина.

— Вы, если не ошибаюсь, намереваетесь завтра прийти ко мне на факультет? Так?

— Да, да. Обязательно, Григорий Иннокентич, — как можно мягче и вежливей ответил Павел, сожалея о своей вспышке.

— Вот и отлично. Попробую убедить вас фактами. Борис Андреевич еще до поступления к нам на экстернат разгромил профессора Протасова. Уже тогда он обосновал теорию морального износа машин и оборудования в нашей стране и с прозорливостью истинного ученого доказал, что недалек тот день, когда эта теория станет законом в сфере экономики. И это его предвидение блестяще подтвердилось.

Именно профессор Маркин впоследствии стал для Зыкова неистощимым источником информации в области экономики. Знакомил он Зыкова и с тем, что выходило из-под пера Бориса Дроздова. И трудно было найти и обосновать непосвященному закономерность этой долговременной связи людей таких далеких по своим профессиональным устремлениям, житейским навыкам и характерам. Григория Иннокентьевича подкупала жажда к познанию, проснувшаяся в немолодом рабочем, его все более усиливающаяся способность «переваривать» материал, представляющий определенную трудность для студентов и аспирантов. Павел Порфирьевич в области экономики становился все более образованным и начитанным человеком. Но профессора удивляло равнодушие Зыкова к официальному закреплению своих знаний, к диплому.

Однажды Маркин, потеряв терпение, прижал своего друга к стенке: «Будь хоть раз до конца со мной откровенным». И Зыков уступил:

— Хорошо, хорошо, Григорий Иннокентьевич. Объясняю на пальцах. Скажите… Вот вы профессор, известный ученый… Вы можете назвать свой месячный заработок?

— Гм… В этом нет секрета… Я имею честь возглавлять кафедру. Ну и… как профессор… Тысяч шесть, скажем…

— А для меня, дорогой профессор, и восемь тысяч… так себе. Обвиняю себя в лентяйстве. Правда, тарифные ставки меняются, раз на раз не приходится… Но в общем-то… скоростник на государство не обижен. А получи я диплом, меня посадят на полторы, в лучшем случае на две тыщи… Вот и считайте-выбирайте.

Профессор ушам своим не верил. Он стал выяснять, уточнять; по его сведениям, Зыков малость прихвастнул, но факт оставался фактом: скоростник высокой квалификации зарабатывал примерно столько же, сколько и он, профессор.

Приходилось и Зыкову бывать в доме у Григория Иннокентьевича. Перебирая однажды в кабинете профессора новые журналы (сам хозяин, подвязавшись фартуком, готовил «волшебный салат для закуси»), Павел Порфирьевич наткнулся на папку с пометкой красным карандашом «Борис Андреев». Пока на кухне творилось «волшебство», Зыков успел прочитать статью, в которой развенчивался английский экономист Вильям Смит, критиковавший советских технических специалистов, а заодно и экономистов за медленное и неохотное применение на практике теории о моральном износе. Некто Борис Андреев доказывал, что социалистическое производство существенно отличается от капиталистического, поэтому слепое копирование капиталистических методов производства не только малоэффективно, но порой и вред может принести. Примеры из опыта московских заводов подтверждали эту основную мысль автора.