Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

Я вздохнул полной грудью и весело зашагал к лесу.

Я шел по обочине дороги. Я не торопился. Товарищ Кобец, наш командир, ждал меня к двенадцати часам, а до полудня было еще далеко. Решение насчет Позавербной я знал наперед: наперерез карателям мы не пойдем. Боевые действия неподалеку от базы и лагеря нам были запрещены. Если мы даже позволяли себе предпринять какую-нибудь операцию на более дальнем расстоянии, то и то действовали только на лесных дорогах, вдали от селений. Мы не нападали на немцев в селениях, чтобы не навлечь на крестьян еще более жестокую кару. Горька участь слободы Позавербной, но не надо усугублять ее. Провокационный призыв «Гали» ехать в Германию нам давно был известен: такие провокации имели место и на Правобережье. Они быстро заканчивались неудачей: добровольно ехать в Германию вызывались очень немногие, и начиналась принудительная мобилизация, облавы на базарах, вербовка по деревням.

Вдруг я остановился, и сердце у меня заколотилось. С опушки на дорогу выехали пять всадников, а за ними большая машина. Я мгновенно бросился в ров и осторожно выглянул из-за гребня.

Сомнений не было: это немцы или полицаи ехали в Позавербную на расправу. Дорога к лесу мне была отрезана, кругом расстилалось ровное поле, бурьян около меня рос слишком низкий, укрыться в нем было невозможно.

Я поспешно поднялся и пошел назад, в село. Немцы были от меня больше чем за километр, а от села я отошел меньше чем на полкилометра, — если успеть добраться до околицы, я смогу спрятаться где-нибудь на огороде! Я вынул пистолет из-за пазухи и переложил его в карман, гранату я держал в руке. Мне нужно было минуть пять, чтобы дойти до хаты Марины, но к Марине я не пойду, — нельзя наводить на нее немцев — я сверну на огороды, побегу по самой изгороди и прыгну к кому-нибудь в сад. Я свернул в картошку у колодца — и в это мгновение услышал сзади крики. Это немцы кричали мне. Они заметили человека на дороге и решили остановить. Хлопнул выстрел, и пуля пропела где-то высоко в небе. Я ускорил шаги, и сразу же раздалось еще два или три выстрела. Я явственно различил конский топот на шоссе, — всадники бросились за мной. Тогда я опрометью бросился бежать.

Пробегая мимо огорода Марины, я увидел возле риги ее и Варвару Политыку, — они стояли бледные, схватившись в испуге руками за щеки. За юбку Марины держался Федько, палец он засунул в рот по самую ладошку. В это мгновение я услышал, что конский топот стал мягче и глуше: всадники миновали колодец и теперь скакали через картошку.

Я пробежал мимо трех или четырех огородов, затем бросился в сторону и прыгнул через плетень. На секунду я повернулся боком к погоне, — всадников было трое, они скакали шагах в сорока от меня. Хлопнули выстрелы, пули просвистели над головой — и я упал наземь за плетнем. Но за плетнем была глубокая канава, поросшая бурьяном и крапивой, я провалился в заросли, как в воду, — и в ту же секунду через плетень и канаву один за другим перелетели всадники. Я слышал, как они прямо по грядкам, ломая молодой вишенник, проскакали во двор. Крапива сошлась над моей головой, они меня не заметили, и я услышал их крики во дворе за хатой. Со стороны поля снова раздался топот, и еще две лошади перелетели через плетень и канаву. Еще минута — немцы обыщут двор и, не обнаружив никого чужого, бросятся назад — искать меня на огороде. Я вскочил, раздвинул лопухи и окинул глазами двор. За углом хаты я увидел конские крупы, один из немцев, стоя спиной ко мне, держал на поводу лошадей. Тогда я выскочил из канавы и на четвереньках бросился за ригу. За ригой я поднялся и выглянул через плетень на дорогу. Машина чуть не с целой дюжиной немцев как раз въехала в село и скрылась за усадьбой Марины.

Тогда я опять перескочил через плетень, назад в поле, и побежал вдоль самой изгороди. Это было слишком рискованно, но другого выхода у меня не было. Я миновал несколько огородов и снова перескочил в чей-то двор. Двор был пуст, я пробежал через него к перелазу и попал на соседний двор. На краю села, около хаты Марины, слышались крики немцев. Я перебежал в третий двор, но тут выбился из сил, сердце у меня колотилось, я рухнул на грядку, головой в густые перья лука, и прижался лицом к сырому и жирному чернозему. От прикосновения сырой земли лоб и лицо у меня освежились. Если бы можно было полежать так несколько минут, я бы смог бежать дальше. Пистолет я держал в руке у самого лица и виском ощущал выступ мушки.

Вдруг тут же, рядом со мной, между грядками, раздались тяжелые шаги, я услышал их слишком поздно, чтобы обернуться и защищаться, сердце у меня екнуло, мне так хотелось жить — солнце, поле, лесная опушка, прекрасный погожий день, — и я нажал спуск.

В то же мгновение сильные руки опустились мне на плечи, — я услышал глухой выстрел, хотя он раздался над самым моим ухом, выстрел моего собственного пистолета, огнем обожгло мне висок, но сильные руки дернули меня в это мгновение за плечи — и пистолет мой ударил мимо.

— Господи! — крикнул кто-то надо мной. — Что вы! Не надо!

Я не мог выстрелить еще раз, — сильные руки крепко держали меня за плечи, — надо мной склонилось перепуганное, побледневшее лицо в густой, косматой, рыжей бороде.

— Сюда! Сюда! — захлебываясь, шептала мне борода. — В яму! Прячьтесь!

Надо мной склонился один из здешних хозяев, глаза его смотрели на меня умоляюще, руки тянули меня, — он волок меня через грядку и, захлебываясь, шептал:

— Скорей! Скорей!

Я вскочил, хозяин потащил меня, и мы, спотыкаясь, побежали прямо по грядкам, ломая лук, топча огурцы, валя аккуратно подпертые кусты помидоров. Мы добежали до молодого вишенника у забора, и хозяин вдруг толкнул меня. Я полетел в глубокую яму — квадрат синего неба мелькнул надо мной.

Я не разбился, только зашиб колено, потому что упал в какой-то навоз; не успел я осмотреться, как на ясный квадрат неба вверху свалился широкий плетень. Мгновение я еще видел сквозь плетень расчерченное хворостинами небо, но свет тут же стал меркнуть, — я понял, что плетень сверху заваливают сеном.

Потом все стихло, и стало темно, как ночью. Я был в глубокой яме под стожком сена.

Сердце у меня стучало в груди, в ушах звенело, но я все прислушивался к звукам вверху, на земле. Звуки долетали оттуда, приглушенные стожком сена да и глубиной ямы. Далеко, пожалуй за несколько дворов, раздавались крики, слышался какой-то шум. Потом протопотали кони на рысях. Висок у меня горел, я дотронулся до лба, — крови не было, но от прикосновения было очень больно. Кожу на виске обожгло, — то ли пулей, то ли вспышкой огня при выстреле. Если бы хозяин в то мгновение не дернул меня за плечи, я был бы уже мертв. Мне стало гадко и стыдно. Вместо того чтобы подняться и принять бой, я пустил себе пулю в лоб из собственного пистолета! Чувство благодарности к рыжему дяде с косматой бородой теплой волной поднялось в моей груди. Чужой, неизвестный мне человек, рискуя жизнью, бросился спасать меня. Теперь он, наверно, высматривает и обдумывает, как бы дальше помочь мне.