Петр Сажин - Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
- Название:Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:Москва
- Город:1963
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Петр Сажин - Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень краткое содержание
В книгу Петра Сажина вошли две повести — «Капитан Кирибеев», «Трамонтана» и роман «Сирень».
Повесть «Капитан Кирибеев» знакомит читателя с увлекательной, полной опасности и испытаний жизнью советских китобоев на Тихом океане. Главным действующим лицом ее является капитан китобойного судна Степан Кирибеев — человек сильной воли, трезвого ума и необычайной энергии.
В повести «Трамонтана» писатель рассказывает о примечательной судьбе азовского рыбака Александра Шматько, сильного и яркого человека. За неуемность характера, за ненависть к чиновникам и бюрократам, за нетерпимость к человеческим порокам жители рыбачьей слободки прозвали его «Тримунтаном» (так азовские рыбаки называют северо–восточный ветер — трамонтана, отличающийся огромной силой и всегда оставляющий после себя чудесную безоблачную погоду).
Героями романа «Сирень» являются советский офицер, танкист Гаврилов, и чешская девушка Либуше. Они любят друг друга, но после войны им приходится расстаться. Гаврилов возвращается в родную Москву. Либуше остается в Праге. Оба они сохраняют верность друг другу и в конце концов снова встречаются. Для настоящего издания роман дополнен и переработан.
Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Она бьет, а мне не больно… Тоись больно, но тая боль какая–то вроде сладкая… А она красная вся, растрепанная, но красивая — любо смотреть. Ну, я и засмотрелся, а она как даст мне леща, ладонь–то у нее хотя и женская, да сильная, — в ухе звон, как на соборной колокольне. Я вскрикнул. Она заплакала. Я стал утешать ее. Ну, она не отогнала меня и не убежала…
Данилыч глубоко вздохнул.
— Да-а, — продолжал он, охваченный воспоминаниями, — просидели мы с ней в энтот день до самой лягушечьей зари. Узнал я, кто она и откудова. Звали ее Дуняшей. Была она шестой дочкой бедного казака Семена Глушенкова, озорного человека, грубого, красивого, похожего на цыгана. Он был хоть и беден, да щеголь, носил золотую серьгу в ухе, тонкого сукна шаровары с кантом. Про него говорили, шо он того, с атаманшей баловался, от нее, мол, и серьга и сукно. Казак он был действительно лихой, шашкой действовал, как жонглер в цирке. Лошадь у него текинской породы; отец его, видишь ли, у генерала Скобелева служил и оттуда, из Азии, привел ахалтекинскую кобылу, и повелись в станице эти лошади. Они выносливее калмыцких и донских.
Но не в лошадях дело–то, а в дочках… Чего так смотришь, Лексаныч? В старое–то время знаешь, шесть дочек–то? Это шесть приданых! Худо–бедно, а каждой по одеяле да по подушке надо было… Вот Семен–то Глушенков с того и был злой. Да и как ему было не злиться? Он на войну–то с первым эшелоном отправился. Перед тем как нам с Дуняшей познакомиться, он с двумя «Георгиями», но без руки вернулся в станицу. Хорошо, шо не без правой! Храбрый казак, но дурак немалый. Вернулся и просватал Дуняшу, как ты думаешь, за кого? И не угадаешь. За Кондрата…
— Какого Кондрата? — спросил я.
— Донскова, — сказал Данилыч, — какого же еще!..
История, которую рассказывал Данилыч, становилась все более интересной, я переживал все ее перипетии с той же горячностью, как и сам рассказчик.
— А как же без Кондрата–то?.. Он же на фронте был, — удивился я.
— Э-э, — махнул рукой Данилыч, — это теперь молодежь сама свою судьбу определяет, а до революции старики всё делали: одни продавали невесту, другие покупали. Ясно тебе? Меня вот тоже купил Григорий Донсков…
— Это как же?
— А так вот!.. Не надоело тебе, Лексаныч, слухать- то?..
— Что вы! — сказал я.
— Ты спрашиваешь, знал ли Кондрат Дуняшу. Там все знали друг друга. Только я быдто в шалаше на баштане жил: ни товарищей, ни товарок у меня не было, пока не столкнулся с Дуняшей. Да. Но все это лузга! Что мне до Кондрата?! У меня тогда свой галс наметился. После того как мы с Дуняшей просидели у реки до лягушечьей зари, возникла промеж нами любовь. Да такая! Минуты друг без друга не могли жить! Жег нас такой огонь, шо слепил глаза; мы ничего не видели и видеть не хотели. Отчаянные были, часто по краю беды ходили, по самой кромке пропасти… Сколько мы зорь в обнимку провожали! На падучие звезды загадывали, на кукушку… Как–то Дуняша увидела мой талисмант и давай надо мной смеяться: «ха–ха–ха» да «хи–хи–хи»… «Что ты, — спрашивает, — маленький?»
Я сказал ей, что это не игрушка, а память об отце… Да не простая память, а талисмант… Тут я такого туману напустил ей! Она слухает да глазами так стриг–стриг! А я еще больше травлю. Она перестала смеяться, смотрит на меня, как на колдуна. Когда я кончил рассказывать, она повисла на моем плече: «Давай, — говорит, — Саня, вместе беречь его!.. Пусть обоим на счастье будет!»
«Ладно, — говорю, — пускай по–твоему будет».
Она упросила, шоб я отдал его ей, шоб она его, как себя, берегла. Я отдал. Лето, как птица, пролетело. И стали мы зиму ждать… Видишь ли, Лексаныч, решили мы зимой, когда море замерзнет, бежать в ветрянскую Слободку к Сергею Митрофановичу… Вот как!
Осень тянулась, словно туча в безветренный день. Встречаться нам стало все труднее и труднее, ну, прямо как в шторм у причала швартоваться. Отец–то Дуняшин к осени стал злее: не то догадывался, шо с дочкой шото деется, не то рука его беспокоила. Я ить по своей ноге знаю: у меня, как на душе плохо, она ломит. Да так, шо становишься чисто бешеный! Бить он начал Дуняшу. И мне стало чаще доставаться от моего благодетеля. Шоб его сто раз перевернуло у сырой могыле! Я доси дивлюсь, как терпел! Если б не Дуняша!.. А вот из–за нее терпел. «Ладно, думаю, ничего со мной не сделается, поболить–поболить та перестанет. Еще ни одно дитя на свете не умирало оттого, шо его ремнем разглаживали». Но, скажу тебе, Лексаныч, на душе у меня все же было погано: хоть бы батько бив, все б терпел, ему все права! А то кто? Сволочь, куркуль проклятый, эксплататор!
Не знаю, как мы зимы дождались! Между прочим, от Кондрата письма шли. Мне их, конечно, никто не читал, а сам–то я не умел: не учили… Я уж взрослым, после революции, научился читать и писать. Да. Но в доме секретов не было. Кондрат писал, шо на побывку приедет. А я, грешник, ждал казенного письма про Кондрата… Я знал, шо, если нам с Дуняшей не удастся перемахнуть через море, Григорий Матвеев от своего не отступится, женит Кондрата на Дуняше. Да и Семену Глушенкову очень хотелось покрепче узелок завязать с Григорием Матвеевым: в старину к богатым льнули.
Данилыч вздохнул:
— Да, Лексаныч, так вот… веревочка хоть и длинна, а у ней конец есть. Прошла осень, настала зима. Какая–то она неровная была: то мороз завернет, то дожж льет. На море лед хотя и лег, но хлипкий, малокровный какой–то. Мороз–то настоящий, как видно, в другом месте мосты строил… А как ждали мы его, знаешь, Лексаныч, больше света! Дуняша была сама не своя: Кондрат вот- вот должен был приехать.
Наконец пришел день: с Украины, с Сиваша, люди на лошадях соль привезли в Ейск, а отсюда мороженую рыбу взяли. Между Долгой и Белосарайкой, где мы с тобой шли, лед лег, как самарский мост на Волге. Но до него надо добраться. А как? Несмышленыши мы были оба. Да и шо взять с нас? Мне было неполных семнадцать, а Дуняше на годочек больше. Судили–рядили и решили до Ахтарей берегом пройти. А оттуда по льду на Камышеватку, а там по косе до Должанской и затем на Белосарайку. Теперь бы это раз плюнуть, на автобусе или на попутке куда хочешь доберешься!..
Данилыч покачал головой, вздохнул:
— Эх, Лексаныч, как вспомню об той ночи — мороз по коже малым ходом идет, будто свежуют меня…
Данилыч поднял голову и посмотрел на бушующее море, на истерзанные ветром, мрачные, усталые облака.
— Вот видишь, зараз все серое, як дым, а тогда было все белое–белое, ничего не видать! И откуда все взялось? День–то был хороший: мороз стоял, и солнце такое по–зимнему красное. И село оно хорошо, ночь должна была прийти светлая, лунная. Мы уговорились с Дуняшей после ужина, когда спать все улягутся, полный вперед на Ахтари! Я заранее приготовил вяленой бокивни и копченого рыбца, лука, соли и добрый каравай хлеба. А Дуняша должна была захватить всякую там сбрую женскую. Встретиться мы уговорились за станицей. Ты спрашиваешь, Лексаныч, страшно было нам ай нет? А ты сам как думаешь?.. Дуняша–то, когда я встретил ее за станицей, так и упала мне на грудь. «Боюсь, — говорит, — Саня! Ой, как боюсь!»
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: