Петр Сажин - Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Уйдут рыбаки — и в Слободке, как осенью в поле, с которого свезен весь хлеб, тихо, пустынно, тоскливо. «У Вани» никого.

Не веселее и «у Гриши». А в чайной, всегда кишащей людьми, как муравейник, теперь за красного гостя идет заезжий уполномоченный.

Рыбачки в отсутствие мужей справляют большие стирки, чинят крыши, затирают полы, подбеливают хаты, ладят бродячих шоферов съездить в Донбасс за углем, готовят на зиму соленья и маринады, а вечерами, щелкая жареные семечки, судачат у калиток либо перед окнами своих горенок.

Посудачат, начнут зевать да молодость вспоминать, потом пожалуются на современную молодежь, забывая о том, что их Васили и Дарьи — настоящие герои: новые города строят, новые земли подымают, дороги прокладывают на земле, на воде и в воздухе. Вон Лешка, сын старой Дундучихи, в Слободке слыл за сорвиголову, опустошителя виноградников, а потом пришло время, взяли в армию, стал он там танкистом, благодарность за благодарностью получал; кончился срок службы, ушел «на гражданку», то есть демобилизовался, и махнул на шестой континент — в Антарктиду, водит там по ледяным горам вездеход с учеными. Перед отбытием на шестой континент домой заехал, матери дом починил, денег кучу оставил… А Сенька Диденковский рос совсем дохлым парнем и тихоней к тому же, а сейчас механиком на теплоходе в Индию ходит… Петька Зинченко — летчик… Э, да разве ж всех назовешь? От жалоб на молодежь перейдут к жалобам на поясницы, на «ревматизьму в ногах», которые «болять, аж в глазах тэмно». Потом начинают прощаться, захлопывают ставни, приструнивают собак, смачно пьют холодную водицу и, покряхтывая, вспоминают теплые объятия мужей, затем глубоко вздохнут разок–другой и ложатся на одинокие, прохладные постели.

…Слободка понравилась мне.

Люди жили здесь зажиточно, с достатком, который обеспечивали не только морем, но и трудолюбием: почти у каждого хорошо возделанные виноградники и приусадебные участки.

В Слободке хорошие магазины, отличная школа с большим парком и садом, превосходный клуб, библиотека и книжно–журнальный киоск. В клубе, конечно, на первом месте кино и танцы. Здесь можно — была бы охота — натанцеваться на две пятилетки вперед и посмотреть, кроме новых, и те картины, которые на экранах столичных городов не идут уже лет десять — пятнадцать: киноаппарат работает почти без выходных. В кино ходят чуть ли не целыми домами — в хатах остаются только старики да малые дети. Мать Василя говорила мне, что если бы кино крутили с утра, и то клуб не пустовал бы. Кстати, эта любезная женщина оказала мне содействие в знакомстве со Слободкой. Она же охотно проводила меня до правления колхоза «Красный рыбак», около здания которого мы взаимно пожелали друг другу успеха в жизни.

Председатель колхоза «Красный рыбак» товарищ Скиба был мужчина необыкновенных, каких–то сказочных размеров. Казалось, что ни одна мать на свете не могла родить такого великана, казалось, что он был собран по чертежам особого конструкторского бюро в специальном цехе, причем из весьма прочных и очень крупных деталей: что руки, что плечи, что лицо — все было истинное диво! Лицо Скибы и решетом не прикроешь. А нос! Видели ли вы когда–нибудь огурец–семенник? Это великан среди огурцов, с толстой, задубелой кожей, порой переходящей в темный–темный янтарь с мелкими, как на дыне «дубовке», трещинами… Словом, все у председателя было добротное, прочное, так сказать, изготовленное из отличного материала, щедро отпущенного этому железному человеку. Единственно, что не по калибру у председателя, — это глаза и уши. Представьте себе две маленькие ягодки черной смородины — это и есть глаза Скибы. Брови и ресницы у председателя тонкие, чуть–чуть рыжеватые, слегка окинутые легким золотцем — их за два шага уже не видно. Про уши лучше и не говорить: так, почти незаметные раковинки. Зато на голове Скибы вились дивные золотые кудри.

Скиба курил трубку, которая была не менее оригинальна, чем ее хозяин. Нет, это не украинская «люлька»! Чтобы встретить еще такой же экземпляр, потребуется объехать полсвета… Голова смеющегося гнома, крохотного старого колдуна, опутанного морщинами, как паутиной, — вот как выглядела трубка председателя колхоза «Красный рыбак» товарища Скибы. Сделана она из крепкого, почти железного корня вереска, да так, что оторваться от нее нет сил. Судя по работе и рисунку, трубка была, по–видимому, заморского происхождения и, как я догадывался, принесена товарищем Скибой с фронта в вещевом мешке как личный трофей.

Трубка закрывалась стальной, узорчатой насквозь крышкой, которая при ближайшем рассмотрении оказалась не чем иным, как подобием королевской короны.

Такой трубке подошел бы тонковолокнистый духовитый турецкий табак, а не грубая черкасская махорка, от которой в глаза лез едкий зеленый дым, а в нос бил острый и злой запах, как в цехе кислых овчин.

Я представился Скибе. Затем сказал, что мне для сбора научного материала о заболевании морских водорослей нужна шлюпка с гребцом или, еще лучше, моторная лодка.

Скиба подкинул брови вверх.

— Научного материала? — произнес он таким тоном, будто в этих словах содержалась явная крамола, и не спеша выколотил трубку. — Це важное дело, — заключил он.

Я ждал, что он скажет: «Ну что ж, раз вам нужна шлюпка, на такое дело колхоз ничего не пожалеет».

Но товарищ Скиба не спешил.

Поглядывая на меня, он долго молча набивал трубку. По его маленьким, с виду хитрым глазам нельзя было понять, добрый он или злой, щедрый или скупой.

Наконец, когда голова гнома была набита махорочной крошкой, товарищ Скиба вынул из кармана самодельную зажигалку, сработанную из патрона от противотанкового ружья (большому кораблю — большая оснастка), слегка вскинул ее, зажег и, действуя губами, как насосом, раскуривал трубку. После двух–трех затяжек над нами повисло плотное облако. Возложив на голову гнома корону и оглядев меня чуть прищуренными глазами, председатель наконец спросил, давно ли я прибыл в Слободку и где остановился.

Я сказал.

— У Тримунтана? — воскликнул он и неодобрительно покачал крупной, как колокол, головой.

— Чему вы удивляетесь? — спросил я.

— Ничому, — словно нехотя ответил Скиба. — Людина як людина… Тильки сбегите вы от него.

— Почему?

— Та вин скаженный!.. Все ему не так… Налетит, як ураган, костылями пид носом машет, кричит: «До прокурору!», «В Москву писать буду!» А кто он такой? Подумаешь, яка цаца — член сельрады! Но голову держить, будто звезды считает… Гы, полундра голая! Никому покоя от него нет, даже горкому партии. — Скиба покачал головой. — Есть же люди!.. Радянська влада им пенсию дает, работы не требуе… Щось ему надо?.. Ни-и, вин бегае по учреждениям, непорядки ему снятся, бюрократы… Всех критикует, всем тычет, який у них тут був раньше колгосп. А що тоди було у колгоспи? Ничого. Колгосп имел один парусник да три калабухи. А зараз мы контрактуем у МРС [9] Моторно–рыболовецкая станция. сейнеров одних металлических шесть, дрифтерботов деревянных три да калабух штук двадцать, а подчалков!.. — Скиба махнул рукой. — Да шо там! На территориях колгоспа Рыбснаб держит нефтебазу, причал, склады. Есть у нас еще два сарая, где лежать дели, пряжа, канаты, кухтыли и до черта другого имущества… Зараз шоб руководить колгоспом, надо трошки вот тут, — Скиба постучал себя по лбу, — имать. Итальянскую бухгалтерию надо знать… А не на полундру брать… Да… — Скиба посмотрел в сторону и сказал: — Зараз он опять авралит. Работу ему дай, да не какую–нибудь, а по вкусу. А зачем ему? Не хватает, что ли? Жинка бичка та тараньку на ринок ось якими, — Скиба развел свои могучие руки, — кулями носить! Летом дачники з Днепропетровська, з Москвы да Ленинграда приезжают… Ха!